Опасное задание. Конец атамана(Повести)

Через некоторое время в глухом распадке увидел за невысокой, сложенной из сырца стеной крыши построек и рядом несколько юрт.

Стойбище Токсамбая

С трудом раскрыла Айслу глаза и все вспомнила. В крыше сарая зияла дыра. Виднелось небо. Лучи света плотным косым пучком падали на деревянный остов старой седелки, лежавшей на земле, на обломок сопревшего хомута и на висевшее над ним серое облачко.

Айслу вгляделась в облачко. Это были тучи блох. Значит, она заперта в какой-то заброшенной конюшне. На Карое таких конюшен нет. Куда же привез в таком случае ее отец? Что он теперь с ней сделает?

Тихо постанывая от острой боли в боку, пересиливая головокружение, Айслу доползла до двери и приникла к щели. Но щель совсем крохотная, в нее виден только сложенный из сырца высокий дувал. Он рядом, в нескольких шагах. Айслу поползла вдоль стены и попыталась дотянуться до небольшого окна с выбитыми шинками, но оно было высоко. Ниже окна внутрь высунулся наполовину саманный кирпич. Айслу, стиснув зубы, стала его расшатывать, и, когда выбилась из сил и решила, что ничего не получится из ее затеи, кирпич зашатался. Она вытащила его и приникла к дыре. Большой двор, уходивший в стороны, кишмя кишел вооруженными людьми. Одни из них сидели у костров и что-то варили, другие сбились в кучи, разговаривали, смеялись. Были здесь казахи и уйгуры, дунгане и русские. Даже китайцы были. Эти держались особняком. Вдоль забора привязаны заседланные кони. Посредине двора на каком-то возвышении стоял отец. На нем поверх легкого халата офицерский ремень с большим деревянным корытом на боку. Айслу знала, что это револьвер и называется он маузер. Рядом с отцом Салов. Купец тоже нацепил на себя маузер, и от этого еще ниже опустилось его кривое плечо.

Отец, видимо, собрался говорить и поднял руку. Сидевшие у костров повернули в его сторону головы. В это время во дворе показался верховой. Айслу сразу узнала его. Это был работающий вместе с Махмутом милиционер Саттар Куанышпаев.

Сердце у Айслу тоскливо сжалось.

«И этот здесь… А если он что-нибудь сделал с Махмутом? Вдруг застрелил?»

Куанышпаев слез с коня и протянул отцу бумагу. Отец стал ее читать, и у него поползли кверху брови. А все, кто находились во дворе, привлеченные появлением нового человека, потянулись к возвышению и загородили Саттара. Теперь Айслу видела только их спины и стоявшего на возвышении отца. Когда брови у него доползли до кромки лба, он наклонился и спросил отрывисто, зло:

— Почему поздно привез письмо князя?

Что ответил Куанышпаев, Айслу не расслышала.

— Князь велит к вечеру брать Лесновку, а ты бумагу только к вечеру привез. У тебя что, конь захромал? Не вижу. Не на хромом приехал, — развел отец руки.

— Друга убили. Могилу копал ему. Хороший был друг, — услышала Айслу.

— Кто велел это делать? — выкрикнул отец. — Ты не джигит, тебя, как собаку, надо плеткой отстегать, стрелять тебя надо, — закричал он еще сильнее и схватился за коробку на боку.

Окружившие возвышение люди шарахнулись по сторонам, и Айслу снова увидела Саттара. Он, дико сверкнув глазами, тоже схватился за бок, где висел револьвер, и, задыхаясь от обиды, закричал:

— Почему собакой зовешь? Ты князя спрашивал, плохой или неплохой джигит Саттар?

И неизвестно, чем бы могла закончиться эта сцена, если бы во дворе не появилась новая группа вооруженных всадников и запряженная парой взмыленных гнедых коней телега.

Телегой правил перепоясанный от плеча к плечу патронными лентами бородатый мужик с выгоревшим белым чубом, торчащим из-под казацкой форменной фуражки с неизносимым околышем. В телеге связанные веревками сидели двое. Их тоже Айслу узнала сразу: и докторшу Машу, и Алеке — так всегда называл Махмут этого русского парня.

И еще тоскливее защемило у Айслу сердце.

А во дворе уже творилось невообразимое:

— Эй, чеку схватили.

— Ггы, большевиков поймали!

— Удавить их надо.

— Стрелять чеку!

— Девку тоже надо.

— Сначала мне девку дай, — неслись выкрики.

Телегу окружили. Айслу приметила, как Саттар, сгорбившись, будто боясь, встретиться взглядом с Алеке и докторшей, отжался в сторонку. А сопровождавший телегу огромный, как копна, казах, неторопливо слез с лошади, подошел к отцу, взял почтительно его руку обеими своими руками, пожал и громко, чтобы все слышали, сказал:

— Справедливо кричите, джигиты, что давить надо проклятых большевиков.

Одобрительный гул пронесся по двору.

Казах поднял руку:

— Да только Алдаке, князь наш, велел доставить этих двоих к уважаемому Токсеке живыми. Токсеке тоже должен их живыми держать, пока они князю не понадобятся.

— Зачем они ему?

— Чего делать с ними собирается?

— Ему лучше знать, — усмехнулся казах. — Призывать на молитву — дело муллы, — и, вздернув плечи, он захохотал.

Засмеялся и отец. Блеснули его ровные и белые, как козье молоко, зубы. Он поднял руки. Но шум еще долго не стихал.

— Может, одна девка ему нужна? А чеку отдавай нам.

— Может, у девки в брюхе парнишка, сделанный Алдаке, сидит?

— Может.

— Давай нам, Токса, большевика!.. Чеку нам давай!