Опасное задание. Конец атамана

…По рассказам многих, не баловала отца судьба. И он наконец сменил коня на рыбачью лодку, когда в поисках лучшей жизни, поспорив с баем, ушел на Каспий. Избасару тогда было восемь лет. И он впервые увидел море. Вскоре оно стало для него таким же родным, как и степь у крутобокой речонки Коксу, умевшей вилять по степи, как виляет поднятый с лежки заяц. А теперь под копытами дончака виляла ведущая в Ракуши дорога.

Судя по солнцу, время едва перевалило за полдень, а впереди уже показались пристанские сооружения. Избасар не мог нарадоваться, что заседлал именно дончака. Иноходец даже не вспотел по-настоящему, у него лишь только потемнел круп и пошли подтеки по шее.

У въезда на пристань дорогу Избасару пересекли двое конных.

— Стой, куды прешь?

— Пристань надо. Муку грузить.

— Пропуск есть?

— Есть, есть пропуск.

— Кажи.

— На, смотри, пожалуйста.

Пожилой казак с темной густой бородой, висевшей черпаком, не спускал глаз с коня Избасара. Внимательно разглядывал он и седловку. Прочтя пропуск, передал его напарнику, по виду совсем еще юнцу, но с двумя лычками на погонах.

— Как считаешь, Митрий?

— Пущай чешет узкоглазый, когда документ у ево справный. Вон и печатка шлепнута.

Избасар не заставил просить себя вторично и толкнул дончака вперед. Он не мог вспомнить, где видел эту бороду и эти крутые плечи, словно глыбы. Вспоминал, а беспокойство росло.

Бородач же недовольно посмотрел вслед Джанименову и повернулся к напарнику.

— У те чо? Застило шары-то? Иноходца под киргизом не признал? Это ж Ильиных дончак.

— А по мне хоть царя. Документ у киргиза имеется, другого мне ничего не требовается.

— А ежели киргиз его своровал? Они же в степу от малу до велику — барантачи все. Мы ба тогда сколь получили в благодарность от Ильиных?

— Своровал — так на пристань не попер ба.

— Ну гляди. Ты, Стрижнев, старшой по званью. Тебе и отвечать, — стал крутить с остервенением цигарку бородач.

— Вот и гляжу.

— И гляди. А я сказываю, неправильно, не по уставу. — Прежде чем выбить искру кресалом, высказал недовольство бородач, скрепив его щедрым плевком.

— Нно-но, — обиделся Стрижнев. — Я те, Быков, за такие разговорчики перед старшим по чину могу пару нарядов сунуть по-дружецки. А то и…

— Не сунешь, — отмахнулся от угрозы, как от чего-то нестоящего, Быков. — Задержать, толкую, следовало кыргыза. А в крайности начальству сбегать докласть.

— Где ты его, начальство-то наше, сыщешь?

— Опять штоль у своей крали?

— А я об чем. У ей, сунься в эдакий момент, он те мурло живо свернет за то, что потревожил не ко времю.

— У которой он?

— К Машке подался. Одинарец его сообщал давеча, когда коня назад пригнал, будто наказывал не тревожить. Утрось наказывал лошадь подать. Ну, он даст энтой Машке прикурить, — осклабился юнец. — Эх, баба она — скажу тебе!

— Поди, скажешь, спробовал?

— Издали, глазами.

— Ну, ежели к Машке, тогда другое дело.

— То-то и оно, талова башка.

Казаки подъехали к большому тощему карагачу, привязали коней и легли под дерево в жиденькую тень.

Вскоре Стрижнева одолел сон.

Быков же сидел, курил, сплевывал под ноги и всякий раз, взглядывая на спящего, презрительно оттопыривая губы, злобно ворчал:

— Сопля. Мамкину сиську бы те мусолить, а туда же лычки нацеплял, — и давил каблуком не докуренные до конца цигарки, сворачивал новые и опять давил их, распаляясь все больше и больше. Наконец встал.

— Ну ладно, дрыхни. Я тебя, язва, подведу под монастырь, я те покажу, как пужать нарядами, — и пошел к коню. Отвязав его, отвел подальше от карагача и вскочил в седло. Но тут же вернулся, взял в повод лошадь Стрижнева и только, когда убедился, что спящий его не услышит, вытянул поочередно нагайкой обеих коней и пустил их наметом по неширокой пыльной дороге, обегающей пристань и исчезавшей в солончаковой степи.

Лицом к лицу

Молоденькая вдова Мария Антоновна Шаповалова, которую Стрижнев назвал Машкой, после смерти мужа, акцизного чиновника, жила у отца — ракушинского рыботорговца. В пятнадцати верстах от пристани, в небольшой балке, где бил едва заметный ключ и выросло, благодаря этому, несколько тополей, он построил летнюю дачку.

Туда, на дачку, и держал путь бородатый казак Быков, нахлестывая нагайкой коня. Хотя день все еще пылал белым огнем, солнце уже скатилось к краю неба и било в глаза. На половине дороги каурый жеребчик начал сдавать. Пришлось пересесть на коня Стрижнева.

К даче, покрашенной от крыши до фундамента в светло-зеленую краску, Быков приблизился нерешительно. Весь пыл у него будто ветром сдуло. Он не раз испытывал на себе крутой характер поручика Исаева — этой рыжей скотины со скошенным подбородком и утопленными внутрь рта зубами. Захотелось повернуть назад, но было уже поздно.

На веранду неожиданно вышла долговязая старуха в ярком халате с множеством бумажных папильоток в волосах.

— Ты, голубчик, к Леонтию Андреевичу?

«Фу ты, ведьма, — опешил Быков. — Пыжистая какая! Неужто на ленты денег нету? Гумажки понацепляла».

— Так точно, — гаркнул он, — к их благородию господину поручику.