Опасность

— Случайность, — легко объяснил Сокольский. — Подарок судьбы. Пока я служил в «Стекляшке», я вообще ни о чем не догадывался. Мало ли слухов! Но полтора месяца назад приказал долго жить мой дедуля-физик. Я думаю, ему бы не понравилось, что я порылся в его бумажках. Признаюсь, он мне не доверял и, наверное, правильно делал. Я ведь вас слегка надул, Максим Анатольевич, когда вы ко мне заявились. Дед далеко не все бумаги намеревался передать в музей. Кое-что он явно намеревался уничтожить… Но тут — внезапный инсульт, мой переезд, а потом несколько любопытных бумажонок, которые мне на многое открыли глаза. Бориса Львовича, представьте, тоже в пятидесятом вербовали в эту тридцатку и тоже пайком соблазняли, и деньгами, и близостью к Самому. Однако дедуля мой знал, что бесплатный сыр только в мышеловке бывает, а потому предпочел не высовываться. И в дневнике своем оставил любопытную запись… Ужасно догадливый был дед, даже не верится! Весь в меня.

Вот тебе и подарок судьбы, с горечью подумал я. Внуки бывают таким возмездием дедам, что те в гробах переворачиваются. Хорошо еще, что хоть Лебедеву с Петрушей повезло. А окажись на его месте Сокольский-младший? Давно бы выпытал из деда все секреты и прибрал бы их к рукам. Правда, сейчас уже не важно, кто чей внук. Сокольский-младший вместе со своими мордоворотами — здесь, а я — все никак не могу освободить одну-единственную руку. Как крепко привязал, подлец!

— Вы удовлетворили свое любопытство?. — между тем осведомился Сокольский, бросая взгляд на часы. — А то мои мальчики бьют копытами, намекая, что нам уже пора в путь.

На самом деле один из «мальчиков» просто очень знакомо ерзал. В сортир он хотел, а не в путь. Ну, это ты успеешь, подумал я, а вслух произнес:

— Если можно, еще пару вопросов.

— Коротких — можно, — барственно разрешил Сокольский.

Я никогда не думал, что профессионал, даже из «Стекляшки», станет так выпендриваться. Все-таки кадры в Разведупре — не чета нашим, решил я в очередной раз. Хотя в этот раз такая мысль меня нисколько не утешила. Поскольку сегодня выяснилось, что я тоже — кадр более чем посредственный.

— Один вопрос — насчет журналистки, — начал я.

— Какой еще журналистки? — с некоторым удивлением переспросил Сокольский. — Вы имеете в виду Марину… Марью… из «Московского листка», я правильно вас понял?

— Именно, — подтвердил я. По-моему, узел все-таки ослаб. Теперь важно было не останавливаться на достигнутом.

— Да, такая неприятность вышла, — повздыхал Сокольский. — Увы, везде соломки не подстелешь… Главное, началось все отлично: девица заглотнула наживку и сама начала раскапывать. Еще бы неделю — и такой бы скандал грянул по Москве… Сорвалось!

Слова Бориса Сокольского так меня удивили, что я даже забыл про чертов узел. Вот уж действительно: любопытство — не порок, а большое это самое.

— Зачем скандал? — я глянул в лицо предводителю «диких»: не шутит ли? Но тот не улыбался. — Вы собирались оповестить о сталинском подарке всю столицу? Ничего не понимаю!

Вопрос мой получился совсем даже не коротким, но и весьма пространным. Однако Сокольский посчитал нужным дать мне разъяснения. Как профессионал профессионалу.

— Вы не мыслите глобально, Максим Анатольевич, — заявил он мне снисходительным тоном. — Марина или Маша — не помню — все равно не нашла место, зато слух, наконец, перестал бы быть слухом. Без прессы хорошенько напугать верхние этажи невозможно. Пусть начнется паника, пойдут опровержения, очень хорошо, начнется суматоха… И только потом появляемся мы и объявляем: мы знаем, наши пальцы на кнопке. Извольте с нами считаться. Наши слова — не шантаж, а ультиматум!

Сокольский заметно воодушевился. На последних словах он уже начал жестикулировать — и сделался сразу похож на одного московского политика. Такого клоуна в клетчатом пиджаке. К счастью, у того-то не было Бомбы.

— И что вы потребуете от верхних этажей? — Я искренне надеялся, что в ответ Сокольский закатит мне речугу хотя бы минут на пять. Фанатики и психи, если их хорошо раскрутить, страдают недержанием речей. Борис Львович, по-моему, был начинающий фанатик. Ну, спой, светик, не стыдись!

— Первое требование, — торжественно запел светик, — остановить сокращение армии. Офицер должен быть уверен… — Тут вдруг Сокольский сообразил, что он не на митинге и не перед телекамерой. И опомнился. И укоризненно покачал головой, оборвав свою речь. — Мне кажется, дорогой капитан, вы просто тянете время. Если будем живы, договорим с вами в другой раз. Точнее, если вы будете живы… Что, едем?

— Подождите! — торопливо крикнул я. Ответ Сокольского объяснял далеко не все, да и узел оказался крепче, чем я думал. — Но почему вы тогда убили журналистку?