Опасность

— Идиотские шутки, — сердито пробормотал я. — Развяжите меня, наконец. У меня руки-ноги затекли от этих веревок… Думаете, приятно лежать вот так на этой глупой больничной каталке?

Юлий мимоходом изобразил на лице сочувственную гримасу:

— Наверняка неприятно. Но придется потерпеть, напарник. Честное слово, это ненадолго.

Он подошел вплотную к серой панели, за которой должен был находиться аварийный генератор, прислонился щекой к старому металлу и ласковым, почти мечтательным тоном произнес:

— Вот она, голубушка. Золотко мое. Славное, урановое…

Он разговаривал с панелью, как с ребенком — разве что только не сюсюкал во весь голос. «Ребенок» молча сносил все ласки Юлия, а тот, казалось, уже готов был расцеловать даже ржавую жестянку с черепушкой и словом «Опасно!». Но из-за своего маленького роста никак не мог дотянуться. Табличка с кнопкой находилась на высоте, недоступной для коротышки Юлия.

Я по-прежнему еще ничего не понимал. Шутка была неуместной и затягивалась, освобождать меня от пут никто не собирался. Да, кроме Юлия, и некому было. А тот продолжал мечтательно обнимать стену, шепча ей что-то неразборчивое. Был он похож на пьяницу, внезапно подружившегося с фонарным столбом. Правда, напарник мой пьяным не был. Может быть, спятил? Бывают же случаи спонтанного помешательства. Солнышко пригрело в Алма-Ате, и ум за разум зашел. Я немедленно вспомнил, что именно я и законопатил его в столицу Казахстана, искать беглого Лебедева; мне стало стыдно. Маленький Юлий ведь уже дважды спасал мне жизнь и наверняка заслуживал лучшего обращения. Боюсь, что тезка Цезаря имел основания на меня обижаться.

— Ну ладно, Юлий, — я неловко заворочался на неудобном ложе. — Я понимаю, что вы могли обидеться на меня… Готов извиниться за Алма-Ату… за что угодно. Развяжите, и я все объясню…

Напарничек отклеился от стены, снисходительно выслушал мой лепет и, подойдя к каталке, вновь похлопал меня по плечу. С самым что ни на есть доброжелательным видом. По-приятельски.

— Какие там обиды, дружище, — рассеянно произнес он. — Алма-Ата — неплохой теплый городишко, фрукты дешевые… Это ведь я должен извиняться. Мне пришлось вас немного обмануть для пользы дела, конечно, не из вредности, не подумайте. Так вы мне очень нравитесь, ей-богу. Из всех чекистов, которых я знаю, вы — самый умный…

Похвала Юлия отчего-то меня совсем не обрадовала. Лучше бы он меня обложил. Лучше бы назвал меня кем угодно — гэбэшной мордой, лубянским отродьем, минбезовским дуболомом, — но только бы развязал. Однако как раз этого мой милый напарничек делать не собирался. Что-то он затеял, не иначе. Судя по выражению его физиономии, нечто увлекательное и веселое. Вроде уже известного фокуса с ананасом, только еще смешнее.

— …Да-да, Максим Анатольевич, — продолжал тем временем Юлий, легонько катая мою каталку туда-сюда. — Вы очень умный. У вас светлая голова. Будь моя воля, я бы вас сделал сразу генералом…

— Что вы такое несете, Юлий? — простонал я. Я вдруг очутился в положении младенца, которого заботливо укачивают в коляске. Только вот спать мне совершенно не хотелось. Напротив, больше всего мне сейчас хотелось проснуться. Терпеть не могу снов-кошмаров. В особенности — наяву.

— Нет, правда, Максим Анатольевич, — напарничек наконец-то оставил в покое мою каталку и снова приблизился к стене. — Помните наш разговор в Саратове, в гостинице «Братислава»? Когда вы мне рассказали про Партизана, я чуть не прослезился. Мне ужасно понравилось это слово! Пар-ти-зан… Пар-ти-заннн! Чувствуете музыку? Как будто колокол звонит, верно?

«И поэтому не спрашивай, по ком звонит колокол, — очень к месту припомнилась мне цитата. — Он звонит по тебе».

— Слово как слово, — буркнул я, стараясь отогнать похоронное настроение. — К тому же вы тогда не очень-то поверили моей версии…

— Ну как же я мог не поверить, — всплеснул ручками Юлий, — когда вы все так замечательно угадали? Конечно, мне пришлось немножко напустить туману… Но я же говорю — не из вредности! Так надо было.

Я все еще пытался цепляться за ускользающий от меня здравый смысл, но кошмар уже настигал меня своею мохнатой лапой.

— Не хотите же вы сказать, Юлий, — задушенным голосом проговорил я, — будто все эти взрывы в Москве…

Юлий жизнерадостно расхохотался. Подпирая стену, он стоял в наполеоновской позе и хохотал громко, смачно, с удовольствием. Как человек, который после долгих усилий все-таки добился своего и теперь торжествовал победу. Металлическое звяканье снова материализовалось в зале и для начала по-хозяйски вплелось в смех моего напарника.