Опасность

Недолго думая, техник-лейтенант Гоша схватил Горшенина за ремень и втянул его в глубь землянки. Через секунду громыхнуло совсем рядом, буквально в ста метрах. Деревянный настил под ногами дрогнул. Огонек самодельной коптилки угрожающе замигал. Бревна наката печально заскрипели, но выдержали, не поддались; только с потолка просыпалась пара горстей земляного мусора. При этом несколько комьев земли, словно по заказу, приземлились прямо на горшенинскую пилотку.

— Стопятвдесятимиллиметровый, — сообщил гвардии рядовой, брезгливо отряхиваясь. — Кучно бьет ганс, но мимо. Пущай себе бьет…

Тут он сообразил, что забыл про рапорт, снова выпятил грудь, шагнул назад, набрал побольше воздуху в легкие.

— Вольно, вольно! — поспешно скомандовал техник-лейтенант Гоша.

Горшенин сделал глубокий выдох и чуть совсем не погасил дрожащее пламя коптилки. Тени заметались по стенам землянки, но потом, успокоившись, замерли, слабо подрагивая, на своих местах.

— Так точно, — менее бравым голосом ответствовал гвардии рядовой.

Техник-лейтенант пристально поглядел ему в лицо. Лицо выглядело совершенно невозмутимым. Как будто там, за стенами землянки, рвались не снаряды, а новогодние шутихи.

— Чего я терпеть не могу, Горшенин, — произнес техник-лейтенант, — так это куража в боевых условиях. Еще раз будешь так выделываться, изображать из себя героя, — пойдешь под трибунал. Несмотря на все твои боевые заслуги. Понял?

— Никак нет! — нахально проговорил Горшенин. — Плох тот солдат, который кланяется каждой пуле. Это генералиссимус Суворов сказал.

Снова тряхнуло, хотя и гораздо слабее. Видимо, сегодняшний артобстрел шел на убыль. У немцев все строго по графику: раз подоспело время ужина, значит, артиллерии надлежит сделать передышку. Морген-морген, нур нихт хойте.

— Ни за что не поверю, — сердито сказал техник-лейтенант, — что Суворов учил лоб подставлять под пули. Или даже спину под осколки снарядов. Форс твой глупый на передовой не нужен. Трудно было хоть пригнуться, да?

— Никак нет! — упрямо повторил Горшенин. — Нам товарищ политрук позавчера про Испанию рассказывал, про товарища Долорес Ибаррури. Она, между прочим, тоже говорила: лучше, мол, умереть стоя, чем жить на коленях.

Гоша с досадой сплюнул. Ему, человеку с высшим техническим образованием, никогда не удавалось переспорить самоуверенного Горшенина. Можно было бы, конечно, просто приказать ему держать рот на замке, но этого-то делать технику-лейтенанту не хотелось. Уставная его власть над нижними чинами никогда не казалась ему сладкой. Он и трибуналом-то пугал Горшенина исключительно ради красного словца. Для поддержания офицерского авторитета.

Сам гвардии рядовой, одержав победу в словесном поединке, между тем, уже вертел своей круглой стриженой головой, обозревая небогатое внутреннее убранство землянки техперсонала. Взгляд его задержался на двух портретах, аккуратно пришпиленных к стене — как раз над грубо сколоченным деревянным столом.

— Разрешите обратиться! — произнес он.

— Разрешаю, — вздохнул Гоша.

Горшенин деликатно кивнул на портреты:

— Давно хотел спросить, товарищ техник-лейтенант. Это — ваши родители висят на стенке?

Техник-лейтенант невольно улыбнулся.

— Да нет, — ответил он. — Разве что в переносном смысле…

— Это как? — бдительно поинтересовался Горшенин. — Так родители они или, допустим, не родители? Я не улавливаю что-то, товарищ техник-лейтенант…

— Понимаешь, Алексей, настоящих-то своих родителей я не помню, — признался Гоша гвардии рядовому. — Детдомовский я.

— Ага, — кивнул Горшенин. — А это, значит, ваши приемные папа с мамой, верно?

— Не угадал, — покачал головой техник-лейтенант. — Это… ну, скажем, мои учителя. Женщина — знаменитый физик Мария Склодовская-Кюри. Вот этот седой мужчина — великий Альберт Эйнштейн, создатель теории относительности…

Горшенин подозрительно прищурился:

— Эйнштейн… — протянул он. — Я извиняюсь, конечно, товарищ техник-лейтенант. Но он, ваш учитель, не из немцев, к примеру, будет?

Гоша замялся. Рассказывать биографию Эйнштейна ему не хотелось, но и отмалчиваться было нельзя. Рядовой Горшенин, конечно, уважает товарища техника-лейтенанта, однако это может не помешать ему при случае доложить майору-особисту, что, дескать, в землянке техперсонала висит портрет непонятного фрица, под видом папы гражданина техника-лейтенанта.

— Это немец-антифашист, — популярно объяснил, наконец, Гоша. — Наподобие Тельмана, понимаешь? Только еще и физик. Спасаясь от гитлеровцев, уехал в Америку.

— А почему же не к нам? — искренне удивился Горшенин. — Что же вы его не уговорили, товарищ техник-лейтенант?

Гоша трижды проклял свою болтливость. Слова о том, что он, техник-лейтенант, лично не встречался ни со Склодовской-Кюри, ни с Эйнштейном, неизбежно бы вызвали новые вопросы не в меру любознательного молодого бойца. И, самое главное, — не уменьшили бы его подозрительности. Скорее, увеличили бы.

— Так вот вышло, не уговорил, — кратко сообщил техник-лейтенант. — Не смог… Ладно, Горшенин, мне некогда. Выкладывай то, что для меня передали разведчики. И кру-гом, марш!