Опасности и правда

– Нет! – в ярости воскликнул Эган. – Я не встану на колени! Ты намерен нам помогать или нет?

Риган заявил, что не станет содействовать, если Эган не встанет на колени. Он даже не стал слушать уговоров Адрика. Честно говоря, он не слушал никого из нас, даже когда я попросил его не совершать такой низости. Он нас попросту игнорировал.

– Ну же, ради твоих братьев, Эган, – подмигнул он. – Ты же всегда о них заботился, ведь так? Вот и защити их сейчас.

Эган молчал. Возможно, ему хотелось послать Ригана ко всем чертям, но это окончательно разрушило бы нашу жизнь. Наша судьба была столь же очевидной, сколь и ужасной. Когда прибудет полиция, Риган будет свидетельствовать против нас. Мы все обречены, даже если Мелани скажет, что Хенрик пытался ее изнасиловать. Эган не сможет ничего сделать, каким бы гениальным ни был. Теперь мы в руках Ригана, потому что он – отцовский любимчик и способен его убедить.

Мы были совсем молоды, напуганы, сделали нечто такое, чего совсем не хотели, и теперь нас посадят в тюрьму, а семья отречется от нас. Мы потеряем все! Эган понял, что унизиться перед Риганом – единственный выход.

С остекленевшими глазами, с написанной на лице беспомощной обреченностью он медленно опустился на колени перед телом Хенрика.

И попросил.

– Пожалуйста, – сказал он, – помоги нам. Или, по крайней мере, помоги им.

Риган сдержал слово.

Он велел нам оставить тело так, как оно лежало. В тот же вечер он позвонил отцу. Затем, уже утром, пришел Ларго, велел нам собирать чемоданы и увез из дома всех четверых вместе с Мелани. Мы не знали, куда едем, знали только, что так распорядился отец. В какой-то момент я даже подумал, что Риган нас обманул, и нас везут в полицию, но это было не так.

Путешествие казалось бесконечно долгим. Мелани сидела в обнимку с Адриком, Оуэн съежился на сиденье, а Эган молча сидел у окна, таращился на улицу с каменным выражением на лице.

Нас привезли в другой город. Как всегда, все было улажено как по волшебству. Нам создали алиби: мы были «на каникулах». Мы ничего не знали, пока Ларго не рассказал, что дело представили как несчастный случай и больше нет опасности, что кого-то из нас обвинят в преступлении.

Нас, конечно, не обвинили, но после этого отношения между нами изменились. Мы не попали в тюрьму, но вся жизнь безнадежно рухнула.

По ночам я не мог уснуть, неустанно разглядывая свои руки, словно на них могли остаться следы крови. Я мылся пять раз на дню: мне хотелось быть безупречно чистым, чтобы чувствовать себя нормально. Я знал, что по-прежнему остаюсь грязным, запятнанным, но опрятность помогала с этим бороться.

Однако я стал все чаще оставаться в одиночестве. Я пытался искать общества братьев, потому что действительно нуждался в них, но никак не мог до них достучаться.

Адрик и Мелани еще больше времени проводили вместе и наедине. Весь его мир теперь заключался в ней, он думал только о ее благе, потому что «случившееся слишком травмировало ее». Оуэн уехал путешествовать, никого не предупредив; я пытался ему звонить, но он не отвечал. Эган заперся в скорлупе своих правил и безупречности и всегда пребывал в дурном настроении. Когда он был дома, то без устали ругался с Адриком, требуя, чтобы тот отцепился от Мелани, которую необходимо держать взаперти, но Адрик отказывался и под конец исчезал вместе с ней из дома на несколько дней.

Мы перестали думать друг о друге и стали вести себя как эгоисты.

Меня мучили кошмары, но никто из нас не мог обратиться к психологу. Мы не могли говорить на эту тему. У меня были друзья, но их интересовали лишь вечеринки и как бы занять у меня денег. Я держался изо всех сил, но по вечерам неизменно запирался в ванной, оттирая руки от крови, пока кожа не начинала гореть.

Мне хотелось поговорить с Оуэном, но он надолго уехал, не сказав куда, и, поскольку мне был нужен кто-то, чтобы не сойти с ума, я стал оказывать всевозможные услуги Эгану. Только так я смог добиться хоть какой-то близости с братом, но очень скоро разочаровался, обнаружив, что это уже не прежний Эган. Чем больше я узнавал нового Эгана, тем меньше мне хотелось быть на него похожим. Старший брат начал делать татуировки, возвел вокруг себя непреодолимую стену, и в нем больше не было ни прежней изобретательности, ни игривости, ни дружелюбия. Он стал упрямым, нарочито суровым и злобным. Не доверял никому и не допускал, чтобы кто-то о нем что-то узнал. Его переполняла ярость к Ригану и злоба на себя самого за то, что он сделал с Хенриком. Это его разрушало.

Однажды вечером я обнаружил Эгана лежащим у двери квартиры, где нас поселили. От него пахло спиртным, лицо было мокрым от слез и красным от ударов, одежда порвана: наверняка он с кем-то подрался. При виде его мое сердце наполнилось болью. Я попытался ему помочь, но он не позволил.

– Это случилось по моей вине, – только и сказал он.

И тут же горько и безутешно заплакал.