Опасные голоса (ЛП)

— Не громко, Эррик. Мы можем петь тихо. Никто не услышит.

— Голоса опасны.

Но слёзы колют глаза, а ноздри щиплет.

— Но в нас нуждаются. Нас захотят когда-нибудь использовать. Иначе мы были бы мертвы. К тому же… — Её голос падает до шёпота. — Мне хуже, если я не пою. Я должна петь. Хоть немного.

Хотя я представляю её юной девушкой, нотки её голоса кажутся старыми и уставшими.

— Ключи убьют тебя. Если придётся.

Горло болит от столь продолжительного разговора.

— Неважно. — Низкий глухой стук: Ллири ударяется головой о железную дверь. — Во мне живёт муза, Эррик. Если я не буду петь, то умру.

***

— Во мне живёт муза, — заговорщицки произнёс мой шепчущий друг.

Я лишь рассмеялся в ответ.

— Это правда!

Я прижал пальцы к изъеденному ржавчиной железу и представил, как хлопаю Аллона по спине, точно старого друга.

— Аллон, мой друг. Во всём мире есть только пять муз. Как тебе удалось заполучить хоть одну?

— Она сама меня нашла.

— Не верю.

— Послушай.

И Аллон спел для меня, тихонько, но мягкий тембр его баритона резонировал в моей груди. Он нарисовал песней золотые поля пшеницы, солнечный свет, согревающий плащ странствующего мага, широкое небо над головой и ветра, что могут взъерошить волосы на затылке. Это было мучительно, и слёзы потекли по моему лицу, когда его голос смолк, возвращая меня в темноту и почти полную тишину.

— Эррик, ты должен пообещать мне, — произносит он наконец.

Говорят, никто не может сопротивляться музе.

— Всё что угодно.

—Если со мной что-нибудь случится, если меня убьют, муза должна отыскать другого мага.

— Ты не…

— Обещай мне.

***

Ллири нежно поёт каждую ночь, и какие картины она рисует! Я лежу около двери, моё ухо прижато к трещине под дверцей для кормёжки: только так я могу впитать каждое слово, каждую строчку. Её песни бегут по моей коже, осыпают уши, точно поцелуи любовницы, втекают в рот. Они заставляют мои губы раскрыться, а горло сжаться. Дважды я ловлю себя на том, что подпеваю ей; мой ленивый тенор ужасен и дисгармонирует с её шепчущим сопрано. И каждую ночь как Ллири умолкает, я молю, чтобы она никогда больше не пела.

— Но это место идеально подходит для пения, — дразнится она в ответ. — Тепло и влажно. Мне не удержаться!

Затем она снова говорит о музе: та умрёт, если она не будет петь.

— Никто не может сопротивляться ей.

— Нет, ты можешь. Ты можешь сопротивляться.

— Это невозможно, — жалобно звучит её искренний голосок.

Я знаю, что она неправа. Я сопротивлялся, когда-то.

Однако с приходом ночи я машинально вжимаюсь в пол и подношу уху к дверце в ожидании, что муза Ллири нарисует мне песню. Стоит ей начать, как я думаю о Ключах. Я помню, как резко открылась дверь в темницу и по песчаному камню поволокли тело. Но её голос омывает меня, и я забываю о страхе.

И когда она умолкает, моя камера становится такой тихой, такой бесцветной Я дрожу всем телом, спрашивая себя, слышали ли нас Ключи.

***

Моё пятно света изменилось. Я запихиваю пальцы в щель, чтобы дотянутся до тепла, и чувствую, что свет окутывает меня. Теперь он слаще, более золотист. Он достигает моего лба — его покалывает сладким ароматом. Он достигает моего рта, и во мне рождается песня. Я прижимаю губы друг к другу, зажимаю их дёснами. Иначе, песня вырвется на свободу и нарисует бегущие по воде розовые, бронзовые лучи солнца, и придут Ключи.

Я должен закрыть глаза. Я должен забыть о свете.

***

Аллон слабел с каждым днём. Я спросил его, выпил ли он свой суп.

Он прошептал:

— Дело не в том. Я умираю, потому что не могу петь.

— Нет! Пой, если должен. Только тихо.

— Эррик. — Он медленно выпустил воздух между зубами. — Этого будет недостаточно. Обещай мне...

Но иногда воздух заканчивался быстрее, чем он успевал закончить.

Я не мог представить, как буду спать ночью, не пошептавшись сначала с Аллоном.

— Давай поиграем, — сказал я. — Если бы сейчас ты мог оказаться где-нибудь ещё, в любом месте этого мира, что бы ты выбрал?

Он серьёзно задумался над ответом. Или, возможно, он был слишком слаб. Я слушал, как с потолка капала вода — стояла зима — и ждал ответа. Семь медленных капель отозвались эхом в прекрасном си-бемоль при встрече с землёй.

— Здесь, — ответил Аллан наконец. — С тобой. Но чтобы вместо стен были деревья, а потолок стал синим, синим небом.

Две ночи спустя он умер. Я узнал это, потому что его муза пришла ко мне.

***

Я играю в игру, считая железные впадины на двери камеры. Если сбиваюсь со счёта, начинаю сначала. Моя спина повёрнута к свету. Я чувствую, как он дразнит меня мечтательной дрёмой, пока я шепчу числа очень, очень тихо. Я дохожу до двести тринадцати, как меня застаёт врасплох звук из камеры Ллири.

Это шорох соломы, которую волочат по полу.

Припадаю ухом к трещине.

— Ллири, что ты делаешь?

Шорох смолкает.

— Слишком тихо, Эррик. Я должна петь громче.

В её голосе звучат странные нотки. Что-то не так.

— Нет.

Желудок скручивает в узел.

— Если я затолкаю в трещину солому, то возможно меня не услышат.

Её голос дрожит.

Я закрываю глаза и прислоняю рот к дверце для кормёжки.

— Нет. Пожалуйста, нет.

Шорох возобновляется. Вших, треск.