Опасные игры

— В таком случае, прошу прощения за намек, — ответил Бехенбауэр. — Однако я не прошу прощения за мое поведение, поскольку это вас не касается. Мы с вами встретились для того, чтобы выполнить некое задание. В мои намерения не входит призывать вас менять какие-либо привычки, и я был бы вам признателен, если бы и вы отказались от вашего намерения менять мои. Скажу вам только одно: я по-своему люблю свою жену и не желаю это более обсуждать.

Соркофский быстро заморгал, глядя через стол на этого человека. Немец его смутил. Он, по-видимому, искренне любил свою жену и в то же время ее обманывал. Соркофский улыбнулся и воздел вверх руки.

— Прошу прощения, капитан, за то, что я вспылил. Это происходит не часто. И больше не повторится.

Бехенбауэр переложил сигару из правой руки в левую, встал и, сделав шаг к полковнику, протянул руку.

— В таком случае, может быть, начнем с того, что пожмем друг другу руки?

Соркофский посмотрел немцу в глаза, и они, как старые друзья, прежде чем пожать руки, оба улыбнулись.

— Вот и хорошо, — сказал Соркофский.

— И еще, — добавил немец, — я хочу, чтобы вы знали, что я признаю вас руководителем операции. Я же здесь только затем, чтобы помогать вам по мере моих возможностей.

— Спасибо. — Оба уселись на свои места. — Вы знаете, почему вас сюда прислали?

— Мне известно, что американцы просили разрешить им прислать сюда своих агентов для охраны спортсменов. Я знаю, что ваша страна им отказала. Я знаю, что американцы предложили вам меня в качестве консультанта. Я знаю также, что этим самым хотят усыпить бдительность русских, чтобы они не догадывались, что сюда так или иначе будут посланы американские агенты.

Соркофский усмехнулся.

— Вы очень проницательны, — сказал он.

Бехенбауэр улыбнулся в ответ.

— Но это не беда, — продолжал он — Если американские спецслужбы работают теми же методами, что и их внешнеполитические ведомства, то нам останется всего лишь найти спортсменов, носящих френчи и кинжалы. Найти их будет нетрудно. Главная наша трудность, я думаю, будет состоять в том, чтобы не давать им путаться у нас под ногами.

— Я точно такого же мнения, — сказал русский. — Вы были в Мюнхене?

Едва заметная улыбка, все время таившаяся в уголках рта Бехенбауэра, исчезла с его лица.

— Да, полковник. Боюсь, что даже не смогу передать вам, какой это был кошмар.

— Я был на войне, капитан. Я знаю, как выглядят трупы.

— Я в этом не сомневаюсь, — ответил немец. — Но здесь речь идет не о солдатах, убитых в бою. Здесь речь идет о молодых людях, которые приехали в Мюнхен на спортивные состязания, а нашли смерть. Для таких, как вы и я, насилие — часть жизни. Но это были дети. Вот почему я здесь. И я вызвался поехать, потому что чувствовал, что не могу позволить этому повториться.

— Но почему? Ведь вы не участвовали в обеспечении мер безопасности в Мюнхене, — сказал русский.

— Это зверство было совершено в моей стране, — ответил Бехенбауэр.

Соркофский смутился, но усомниться в искренности слов собеседника не мог. Как странно, что этот человек может быть столь чувствительным в одном отношении и абсолютно бесчувственным в другом. Если только не считать чувствительными бродячих мартовских котов.

— Понимаю, — сказал Соркофский — Вам, наверное, следует отдохнуть, а утром мы обсудим наши планы.

— Очень любезно с вашей стороны, полковник, — сказал Бехенбауэр и с улыбкой добавил: — Может быть, мне даже удастся найти какую-нибудь молодую даму, которая покажет мне московскую ночную жизнь.

«Нет, он неисправим», — решил Соркофский, но не успел сказать и слова, как коротышка немец выпорхнул из кабинета.

Бехенбауэра полковник Соркофский тоже заинтересовал, и, во второй раз за ночь позанимавшись любовью с гражданкой Камировой, он решил поговорить с ней на эту тему.

— Ваш полковник меня заинтриговал, Иля.

— Да? — произнесла она, хлопая своими большими карими глазами.

Они лежали в постели в его гостиничном номере, завершив таким образом скучную экскурсию по московским ресторанам. Бехенбауэр был ниже ее ростом и на двадцать с лишним лет старше, тем не менее она откровенно дала понять, что он ее очаровал, — он многих очаровывал. Ее поразило неистовство, с каким он занимался любовью. Он знал свое дело, и с ним ей было лучше, чем с кем-либо из тех молодых людей, с которыми ей приходилось сталкиваться. А ей приходилось сталкиваться со многими, ибо она обожала секс.

— И чем же он тебя заинтриговал? — спросила она.

— Он мне показался совершенно непреклонным моралистом. Он всегда такой?

— Насколько мне известно. Мне говорили, что он был очень предан своей покойной жене. Теперь он всего себя посвятил дочерям.

— А за тобой он приударить не пытался? — спросил Бехенбауэр.

— Никогда. Я пробовала обратить на себя его внимание, но он как будто ничего не замечал. В конце концов я плюнула на это дело.

Бехенбауэр кивнул. Значит, Соркофский не лицемерил. Неизвестно почему, но Бехенбауэра это порадовало. Этот русский мог ему не нравиться, но его можно было уважать как честного человека.