Опасные красавицы. На что способны блондинки

Розы прорастали с силой, которой нипочем любые правила. Теснота, загрязненная атмосфера, тяжелый покров темно-серых облаков, холодный северо-западный ветер, дувший со Скапа-Флоу, где по-прежнему стояла зима, — и это в самом конце апреля — ничто их не останавливало. На на некоторых уже показались почки. Мистер Босбум встретил ее с агрессивной грубостью, которая поразила Арлетт. С чего бы ему быть так враждебно настроенным? Это же просто человек, который продал ее мужу часы.

— Не представляю, чем бы я мог вам помочь.

— Вы можете по крайней мере выслушать? Вежливо или хотя бы терпеливо.

— По крайней мере, мне следует на это надеяться. Мне бы не хотелось, чтобы вы сочли, будто у меня недостает элементарной учтивости. Но что касается столь безвременной и несчастливой кончины вашего супруга, то… Вы, наверное, считаете, уж простите меня, что я утаил информацию от полиции.

— Я не имею никакого отношения к полиции. Они ничего об этом не знают. Мне нечего им сказать. Это сугубо личное. Я не собираюсь делать какие-то упреки или даже замечания в ваш адрес, которые вы могли бы счесть оскорбительными.

— Я склонен вам верить и выслушать, разумеется, с должной учтивостью все, что вы пожелаете сказать. Мне не верится, что я могу вам помочь.

— Может быть, вы по крайней мере пригласите меня пройти в дом?

— Прошу прощения… Не угодно ли будет присесть?

— Я не пытаюсь добиться от вас сочувствия, — медленно проговорила она. — И не стремлюсь втравить вас во что-то. У меня нет никаких оснований считать, что есть нечто такое, что вы можете рассказать мне и чего бы не рассказали бы полиции, конечно, если допустить, что у вас было что им сообщить.

— Нечего мне было рассказывать.

— Безусловно.

— Так могу я поинтересоваться, какую цель вы преследовали, оказав мне честь своим визитом?

— Не будьте слишком официальным, — печально проговорила Арлетт. — Постарайтесь поверить — у меня нет никакой корысти.

Он наклонил голову и ничего не сказал.

— Вы продали моему мужу часы.

— Я этого не отрицаю. Вполне невинная сделка, как мне представляется.

— У меня нет оснований вас в чем-то обвинять.

В его поклоне засквозила насмешка.

— Видите ли, он записал кое-что в блокнот. Что-то насчет парня, который работал в ювелирном магазине, которого заподозрили, или он считал, что его заподозрили, в воровстве. Очень туманно и, можно сказать, совсем малозначительно.

— Я нисколько в этом не сомневаюсь.

— Но он считал это довольно важным… не знаю, мне показалось, что об этом стоит спросить… просто прийти и поговорить с вами.

— Он спрашивал меня, — осторожно сказал Босбум, — здесь память меня нисколько не подводит, правдоподобна ли хоть в какой-то степени рассказанная ему история про часы, не указанные в описи ювелирного магазина, где, как он узнал, я проработал много лет. Я высказал ему свое мнение, заключавшееся в том, что считал эту историю крайне маловероятной. А что молодой человек, оставшийся безымянным, о котором шла речь и которого я не знаю, сочиняет небылицы. Это все. Я по-прежнему не усматриваю здесь никакой связи с каким-либо последующим происшествием. Конечно, мне совершенно неведомо, доверился ли он в какой-то степени моему скромному мнению относительно рассматриваемого предмета.

— Мистер Босбум, пожалуйста, я не пытаюсь сделать из этого нечто большее, нежели то, чем вы сообщили мне.

— Благодарю вас.

— Вы знаете человека по имени Сент?

Большая ладонь Босбума, потиравшая его челюсть, нервно дернулась.

— А почему, собственно; вы меня об этом спрашиваете?

— Просто потому, что в записи, которую сделал мой муж, содержавшейся в куче других, сделанных им в связи с его работой, ваше имя и это имя упоминаются в одном и том же контексте. Эти записи были частью вороха рукописных материалов — они просто пылились в деле. Видите ли, никто их не читал до этих пор. Полиция сочла их не представляющими никакой важности.

— В каком контексте? — медленно спросил Босбум.

«У меня не слишком хорошо получается этот разговор», — подумала Арлетт. Долгая пауза и ее сосредоточенность, похоже, оказали ободряющее воздействие на Босбума, который стал менее неподвижным и каменным и придал своему лицу более добродушное выражение.

— В контексте риторического вопроса, — сказала она наконец. — Какие выводы можно сделать из ситуации, которая была неясна самому Ван дер Вальку и которая в большей степени туманна для любого, кто теперь пытается восстановить цельную картину?

— А вы пытаетесь?

— Да.

— Итак, ваше предположение: этот дневник, или заметки, или что бы это ни было, таит в себе зародыш объяснения причин его убийства, если уж говорить без обиняков. И вы пытаетесь превратить эту схематичную идею — назовем это так — во что-то очевидное. Будьте же до конца честны сами с собой. Вы жаждете, и я могу это понять и отнестись с сочувствием, отыскать нечто такое, с чем можно пойти в полицию и сказать им: «Вот предмет для расследования, которому вы до сих пор не уделяли внимания». Разве это не исчерпывающее резюме ваших соображений?