Опасные красавицы. На что способны блондинки

— Мадам, — начал Луи со старомодной церемонностью. Он пребывал в замешательстве. Он не знал, с кем разговаривать. — Ты, — сказал он Сенту. — Ты. Сын моей сестры. Ты. Ты десять лет шантажировал меня. И я — прости меня Господи, я был напуган — я допустил это. Ты пытался шантажировать этого несчастного, жалкого мальчишку. Он пришел ко мне, с Божьей помощью. Он все мне рассказал. Мне пришлось действовать. У меня был этот револьвер. Я собирался убить тебя, точно так же, как тебя собиралась убить присутствующая здесь мадам. Я тихо вошел. Парень дал мне свои ключи. Ты забыл заблокировать замки. Я собирался убить тебя и обставить это как самоубийство перед тем, как сказать парню, чтобы тот шел в полицию. Но теперь услышал, что мадам Ван дер Вальк сказала тебе. И теперь я до тебя добрался, дерьмо. У меня есть ниточка, привязанная к твоей ноге. И ты не выкрутишься. Я дам показания под присягой. Не двигайся, мразь ты эдакая. Я прострелю тебе живот и позвоночник, и ты проживешь остаток своей ничтожной жизни парализованным. Пистолет здесь — Дик сказал мне. Вычищенный. Но принадлежащий тебе. — Луи запустил руку в карман, извлек огромный белый полотняный носовой платок и вытер лицо, продолжая целиться из револьвера в Сента. — Мадам, — сказал Луи со своей сухой вежливостью. — Не соблаговолите ли вы сходить за полицией? Управление находится на Вестерстраат. Я посторожу этого… моего племянника Леопольда. Tenu en respect[96].

Как странно прозвучали французские слова для Арлетт. И она тут же снова ощутила себя глупой женщиной, которой взявший на себя ответственность мужчина указывает, что нужно делать.

Арлетт сделала то, что ей было сказано. В это время ночи, поскольку для пьяниц, шлюх или хиппи было еще рановато, в полицейском участке царила благословенная тишина.

— Я — Ван дер Вальк. Хотя нет, вам это ничего не говорит. Жена комиссара Ван дер Валька.

— О!

— Который был убит.

— О!

— И мы нашли убийцу. Идемте, пожалуйста.

— О… одну минуту, пожалуйста… извините меня, пожалуйста… Бриггес!

Сержант амстердамской полиции был огромен, как ломовая лошадь. Худощавый, высокий, непреклонный. Метр девяносто два. То есть шесть футов пять дюймов. Из него получился бы нападающий второй линии команды регбистов «Все черные». Он жевал апельсиновую жвачку.

— Сэр… пожалуйста, положите этот револьвер. И я хотел бы выяснить, сегодня или завтра, каким образом вы приобрели это оружие. Теперь… вы…

Сент с неожиданной прытью и ловкостью ринулся в атаку. Ноги лягались. Кулак нанес жалящий удар пониже носа. Ладонь царапалась. Рот плевался и кусался.

Бригадир расставил свои громадные ботинки, отбил царапавшуюся руку, обрушил свой кулак на лоб, подхватил Сента за шею и промежность, приподнял его примерно на фут и снова поставил с таким стуком, что тот пошатнулся и сел.

— Успокойтесь, вам придется сходить к инспектору. Минхер, отдайте мне это оружие, будьте так любезны, и вы тоже, пожалуйста, пройдите. Господи, — сказал сержант, оглядывая серебряный револьвер, — да это форменная порнография.

Арлетт захихикала бы, но она чувствовала себя слишком опустошенной.

— Дорогая моя… я так волновалась, все никак не могла взять в толк, куда ты отправилась. Теперь у меня отлегло от сердца. Хочешь какао?

— Прости, — виновато сказала Арлетт. — Мне следовало об этом подумать. Да, пожалуй, следовало. Я повидалась с Сентом.

— Да что ты!

— Я должна была это сделать. Видишь ли, сделать нечто подобное… Я не могла позволить тебе… Я должна была сделать это сама. Надеюсь, ты меня простишь.

— Но, дорогая моя… что ты сделала?

— Ничего особенного. Сказала ему, кто я такая. И кто он такой. Кто-то вошел… Я не знаю, но, думаю, он мог попытаться меня убить.

— Ах, дорогая моя, вот этого-то я и боялась.

— Я сходила в полицию. Там был бригадир, такой большой, совершенно невозмутимый мужчина — в конечном счете как раз то, что нам было нужно. Знаешь, мы все просто ополоумели. Здоровенный детина. Он вел себя так, будто разнимал двух вопящих домохозяек.

Бейтс задумалась.

— Странно. Я хочу сказать, мне казалось, что веду себя разумно. Проклятие, молоко убежало. Нет, ну какова. Чокнутая старая дура. Ты, конечно, права.

— Я хочу сказать, я заварила всю эту кашу. Я не могла позволить это тебе и остальным. В военное время — да, тогда, конечно, у тебя не было выбора. Полиция либо напугана, либо парализована. Но сейчас… это показалось бы плохой теологией…

— Да.

— Я подумала: мой муж, я хочу сказать… он бы не позволил сорваться с цепи ни тебе, ни мне. Я была готова убить этого человека, и я подумала, что не могу тебе позволить. А полиция… мы все считали их никчемными, но, честное слово, это самое лучшее, что мы могли сделать.

— Моя бедная лапочка. А я хотела тебе помочь.

— Но ты это уже сделала.

Как бы там ни было, человеку нужно смеяться. Впоследствии, когда ее друзья рассказали о своем разговоре Арлетт, все-таки посмеялась.

А было это так.

— Послушай, Хилари, — сказал Дэн, — ведь не собираешься же ты на самом деле делать бомбу, а?

— Ах, не будь таким глупым. Мне нужно было что-то сказать, ведь так?