Опасные мысли. Мемуары из русской жизни

Разве для Политбюро не было ясно заранее, что из этой прочной ленинско-сталинской конструкции нельзя вытащить ни единого блока, не разрушив всей конструкции? Нет, они определенно понимали опасность реформ. Хрущев начал, сделал много — и отшатнулся. Его преемники пробовали — и спешно отступали, опасаясь обрушить основную конструкцию. Тянули, пока эта конструкция не начала рушиться сама, под собственной тяжестью. Но и теперь туманная горбачевская перестройка несет на себе то же клеймо того же страха и уже поэтому обречена на провал, не говоря о том, что она начата слишком поздно. Любая «перестройка» этой системы не есть перестройка без фундаментальной реконструкции всей политической системы, а именно это и не входило в планы Политбюро. Управляемая гласность казалась им чем-то менее радикальным. Но чего Горбачеву действительно следовало бояться, так это именно гласности. Столь самоуверенно введя ее, он неумышленно разорвал сеть глобальной, всепроникающей лжи, лежащей в основе, в фундаменте этой системы, и тем самым инициировал начало финальной драмы двадцатого столетия: агонизирующий распад последней в мире империи и окончательный крах великой фантазии огромного народа.

Страна была уже подготовлена к этому психологически после четверти века тайных чтений и обсуждений идей Сахарова, Солженицина и диссидентов. Советские граждане начали выводить гласность за пределы своих кухонь и шаг за шагом во все возрастающем темпе, мирно, но неудержимо, двигали границы горбачевской гласности в направлении диссидентской концепции: свободы слова в западном смысле как фундаментального права человека. Народ, сами люди родили ту гласность, которую учебники истории будут всегда связывать с именем одного Горбачева.

Что касается перестройки, то рабочих она оставила равнодушными с самого начала, а к моменту моего прибытия в Москву в июне 1989 и интеллигенция, когда-то возлагавшая на нее надежды, смотрела на «перестройку» пессимистически.

Гласность по-прежнему возбуждала и радовала людей. Этим возбуждением был насыщен сам воздух столицы. Как раз в эти дни проходила первая сессия Первого съезда народных депутатов, которая напрямую транслировалась по телевидению по настоянию Горбачева. Он, собственно, его и создал как некий полудемократический — под его контролем — орган для обсуждения государственно важной информации и государственно полезных идей, в котором лояльное к КПСС большинство играло бы роль регулятора. Плохо понимая, что свобода слова не может вводиться малыми частями, пилюля за пилюлей, — она либо есть, либо ее нет, — Горбачев получил эффект, которого не ожидал. В квартирах, во дворах, на улицах и даже в черных «Волгах» — по всей стране — люди с напряжением слушали обвинительные речи: московского депутата Юрия Власова, критиковавшего КГБ, депутатов прибалтийских республик, требовавших полной экономической независимости от Москвы, узбекского депутата Адила Якубова, описавшего жизнь кишлачных детей, здоровье которых настолько разрушается недоеданием, пестицидами и недетским трудом на хлопковых волях по двенадцать часов в день без выходных, что их потом отказываются брать в армию. Вся страна слушала депутата академика Андрея Дмитриевича Сахарова, требовавшего передачи всей власти от партаппарата Съезду и советам и возвращения земли крестьянам. И вся страна видела и слышала организованную на галереях шумную обструкцию академику и резкие замечания Горбачева, даже отключившего однажды микрофон. Первый съезд в лице его демократической части дал миллионам советских граждан первый урок будущего гражданского общества.

Каждый вечер в эти дни «Мемориал» организовывал массовые митинги в Лужниках. Горбачев и в этом случае, под давлением московских депутатов, дал свое особое разрешение.

Я присутствовал несколько раз на этих все еще экстраординарных для советской истории собраниях, председательствовал на которых мой друг физик Лев Пономарев.

В один из вечеров, 5 июня, на огромной площади набилось около сорока тысяч человек — люди всех возрастов и положений. Над головами развевались флаги разных партий, союзов и фронтов — трехцветный Демсоюза, черные с красными звездами анархосиндикалистов, андреевские белые с голубым крестом Русского национального фронта и еще черт знает какие; транспаранты и лозунги в поддержку демократических депутатов Съезда, Андрея Сахарова, Бориса Ельцина, в защиту демократов Грузии, Армении, Прибалтики, против партаппарата и консервативного большинства Конгресса, против Горбачева — за его поддержку партаппарата. И только красных флагов не было видно совсем.

Нет, мы жертвовали собой не напрасно, думал я, протискиваясь сквозь плотную массу митингующих. Потребовалось полчаса, чтобы добраться до платформы для ораторов.