Опасные приключения Мигеля Литтина в Чили

Для одного дня эмоций оказалось чересчур много. Когда я вернулся к себе в номер, Елена уже мирно спала, оставив включенным ночник на моей тумбочке. Я бесшумно разделся, собираясь тоже как следует выспаться, но это оказалось невозможно. Стоило улечься в постель, как на меня навалилась жуткая тишина комендантского часа. Я не представлял, что где-то в мире может царить такое безмолвие. Оно давило на грудь все сильнее и сильнее и никак не заканчивалось. Огромный затемненный город не издавал ни единого звука. Ни журчания воды в трубах, ни дыхания Елены, ни даже моего собственного.

В тревоге я встал и высунулся в окно, пытаясь вдохнуть вольный воздух улицы, посмотреть на опустевший, но живой город. Никогда я не видел его таким безлюдным и печальным, сколько помню себя с тех пор, как впервые приехал сюда неоперившимся юнцом. Номер наш был на пятом этаже, окно выходило на тупиковый проулок с высокими закопченными стенами, над которыми сквозь пепельную дымку виднелся лишь клочок неба. Я не чувствовал себя дома, не верил, что все это наяву, — я ощущал себя преступником из какого-нибудь старого черно-белого фильма Марселя Карне.

Двенадцать лет назад, в семь часов утра, командующий патрулем сержант выпустил поверх моей головы автоматную очередь и велел встать в строй арестованных, которых он вел в здание Чилийской киностудии, где я работал. По всему городу гремели взрывы, тарахтели автоматные очереди, проносились на бреющем полете военные самолеты. Арестовавший меня сержант, сам ничего не понимая, спросил меня, что происходит, и заверил: «Мы держим нейтралитет». Зачем он мне это сказал и кого именно подразумевал под «нами», я не знал. Когда мы остались одни, сержант спросил:

— Это вы сняли «Шакала из Науэльторо»?

Я ответил, что да, и он, словно забыв обо всем — о выстрелах, о взрывах, о зажигалках, сыплющихся на президентский дворец, — попросил меня объяснить, как так получается, что в кино умирают понарошку, а кровь из ран течет настоящая. Я объяснил, и он пришел в настоящий восторг. Однако тут же опомнился.

— Не оглядываться, — приказал он нам. — Иначе голову оторву!

Мы бы не приняли его всерьез, если бы не увидели несколькими минутами раньше первых убитых на улицах; раненого, истекающего кровью на тротуаре без надежды на помощь; штатских, забивающих палками сторонников президента Сальвадора Альенде. Мы видели поставленных к стенке заключенных и взвод солдат, разыгрывающих расстрел. Но те, что нас конвоировали, сами спрашивали, что происходит, и повторяли: «Мы держим нейтралитет». Сумятица и неразбериха сводили с ума. Здание Чилийской киностудии было окружено, перед главным входом стояли нацеленные на двери пулеметы. Навстречу нам вышел вахтер в черном берете с эмблемой Социалистической партии.

— Вот! — закричал он, показывая на меня. — Это все из-за него, из-за сеньора Литтина, он здесь за все в ответе.

Сержант толкнул его с такой силой, что тот полетел на землю.

— Вали к чертям собачьим! — выругался сержант. — Не будь соплей!

Вахтер в ужасе поднялся на четвереньки и спросил у меня:

— Кофейку не хотите, сеньор Литтин? Кофейку?

Сержант попросил, чтобы я выяснил по телефону, что происходит. Я попытался, но ни с кем связаться не удалось. То и дело входил какой-нибудь офицер с приказом, а потом другой, с прямо противоположным: то курите, то не курите, то садитесь, то встаньте. Через полчаса явился молодой солдатик и указал на меня винтовкой.

— Сержант, там какая-то блондинка спрашивает этого человека.

Наверняка Эли, кто же еще. Сержант вышел поговорить. Пока его не было, солдаты успели нам рассказать, что их подняли спозаранку, позавтракать не дали, ничего ни у кого брать не разрешили, они замерзли и проголодались. Единственное, чем мы им могли помочь, — поделиться сигаретами.

За этим занятием нас и застал сержант, вернувшийся с лейтенантом, который принялся отбирать арестованных, чтобы увести на стадион.[2] Когда очередь дошла до меня, сержант перебил, не дав мне раскрыть рот:

— Нет, мой лейтенант, этот сеньор тут ни при чем, он пришел пожаловаться на соседей, которые раздолбали дубинками его автомобиль.

Лейтенант уставился на меня в замешательстве.

— Каким надо быть остолопом, чтобы в такой момент соваться с жалобами? Убирайтесь!

Я пустился бежать, не сомневаясь, что сейчас меня остановят выстрелом в спину под предлогом пресечения попытки к бегству. Но этого не произошло. Эли, которой, как оказалось, какой-то знакомый сообщил, что меня расстреляли перед входом на киностудию, пришла забрать тело. В окнах некоторых домов вывешивали знамена — условный знак, по которому военные должны были узнавать своих. Однако нас уже сдала соседка, осведомленная о наших связях в правительстве, о моем активном участии в президентской кампании Альенде, о собраниях, проводившихся в нашем доме, когда дело неотвратимо шло к перевороту. Поэтому домой мы не вернулись и целый месяц скитались по чужим квартирам с тремя детьми и минимумом необходимых вещей, спасаясь от смерти, которая следовала за нами по пятам, пока не выдавила на чужбину.