Опасные пути

Затем явился Нивель, самый искусный из парижских адвокатов, и с редким остроумием провел защиту обвиняемой. Слухи о кротости маркизы, о твердости, выказываемой ею при страшных испытаниях, произвели большую перемену в общественном настроении. Удивительная женщина возбудила всеобщий интерес, и этому еще очень способствовала бестактность придворной партии, всячески старавшейся отречься от прежних близких сношений с маркизой и торопившей произнесение приговора. Эта партия возбудила против себя негодование народа.

Нивель старательно разобрал вопрос. Он доказывал, что маркиза обладала огромным состоянием, что у нее и теперь еще очень большие средства, и что, следовательно, она не могла совершать преступления из личных выгод. Всю вину он сваливал на покойного Сэн-Круа, мстительность которого была причиной смерти семьи д’Обрэ. Он выставил итальянца Экзили виновником составления и распространения ужасных средств, и приглашал судей не ссылаться на исповедь подсудимой, которая для них должна бы оставаться тайной, и при этом кратко сказал, что обвиняемая просит соблюсти эту тайну, так как надеется, что высший закон католической церкви уважается служителями закона не менее, чем служителями церкви. Он с большой ловкостью разбил показания свидетелей и заключил свою речь словами:

— Довольно горя вынесла эта когда-то столь уважаемая женщина! Она вынесла целый ряд горьких испытаний. Эти муки, это горе уже сами по себе заслуживают симпатии и сострадания тех, кто называет себя друзьями маркизы; но я твердо убежден, что и ее враги отнесутся к ней с человеколюбием, когда взвесят все ее несчастия.

Однако суд должен был своим приговором удовлетворить и врагов, и друзей маркизы, показав пример строгости, и, следовательно, должен был осудить высокопоставленную преступницу. Удобным для суда свидетелем явился еще Глазер, который, чтобы выгородить себя, показал, что маркиза была часто посетительницей лаборатории Сэн-Круа. Еще один свидетель, некто Брианкур, заявил, что казненный Лашоссе получал смертоносные напитки именно от маркизы Бренвилье.

Письма, найденные в лаборатории, описания преступлений, наконец, свидетельство Дегрэ, не оставляли никакого сомнения в виновности маркизы. Ее поведение во время всех прений было достойно удивления. Среди моря жалоб, свидетельств, доносов, разочарований, нахлынувших на нее бурным потоком, она стояла, как прекрасная статуя, выброшенная на необитаемый остров.

Сам Паллюо не мог не сознаться, что еще никто не производил на него впечатления такой душевной силы и героического терпения. Глаза обвиняемой глядели с неизменной спокойной кротостью; около прелестного рта лежала горькая складка, придававшая полураскрытым губам невыразимое очарование.

Иногда, когда какой-нибудь свидетель высказывал против нее чересчур унизительные обвинения, прекрасная грешница вздрагивала, ее грудь волновалась, а изящная рука хваталась за голову.

Старейшие юристы, ревностно старавшиеся уличить преступницу, недоумевали перед этой загадкой. Если Мария говорила, отвечая на вопросы или отклоняя какое-либо обвинение, или прося каких-нибудь сведений у свидетеля, — ее голос звучал так мелодично, как шепот или звук, доносящийся к нам из иного мира.

Была ли в действительности виновна эта женщина? Да, внутреннее убеждение, основанное на фактах, более красноречивых, чем какие-либо свидетели, заставило судей прийти к заключению, неблагоприятному для Марии. Но она еще ни в чем не созналась, а по законам того времени сознание должно было предшествовать приговору. Если преступник упорствовал, — прибегали к ужасным средствам пыток, чтобы вырвать у него признание. От Марии потребовали, чтобы она облегчила себя признанием; но она подняла свою прекрасную руку с выражением протеста и сказала:

— Не спрашивайте меня больше ни о чем: мне больше нечего сказать. Я ничего не знала о ядах. За свою любовь я отвечу Богу, Вы же не имеете права осуждать меня за нее. Судите меня, уничтожьте мое маленькое, слабое тело, хотя и не имея для этого достаточных причин, — я не имею ни малейшей охоты жить: мои враги покрыли меня величайшим позором, чего мне еще бояться? Смерти? Если Вы это думаете, то очень ошибаетесь; я могу кричать от жестокой боли, но моя душа сильна. Мои враги могут торжествовать: то, что из-за них я здесь, — большая победа… Я прощаю им.

Она села на свое место и снова опустила голову на руку.

XXIV В тюрьме! На пытке! Осуждена!