Опасные пути

Эти воины горели жаждой приключений. Здоровые, красивые, цветущие люди с пустыми карманами и острой шпагой явились в качестве офицеров; эта война представляла великолепный случай попользоваться добычей, пережить массу приключений и отчаянных предприятий.

В несколько дней назначенное число людей было набрано, и 14-го июля 1664 года шеститысячный отряд французов, под начальством графа Колиньи, присоединился к императорской армии.

С прибытием французов началось шумное веселье. Колиньи привел с собой крайне беспутных, но необыкновенно милых и любезных молодцов. Развращенность нравов уже давно разъедала Францию, и ее результатом явилась масса внебрачных детей. Король Людовик XIII не терпел открытых скандалов, и при нем распутные похождения держались в тайне; но, как только Людовик XIV выразил более свободные взгляды на любовь, — отовсюду вынырнули искатели приключений, хваставшиеся внебрачным, но знатным происхождением и требовавшие разных привилегий под угрозой разоблачений. Таких людей большей частью старались распихать по армиям, которые Людовик посылал в Италию, Африку или на Мадагаскар. Терять им было нечего, они ничем не дорожили, не боялись ни Бога, ни черта и заботились только об одном: отличиться в каком-либо отчаянном предприятии, составить себе громкое имя и, вернувшись в Париж, отомстить презрением своим предполагаемым родителям, не пожелавшим раньше признать своими потомками будущих героев.

Этот сорт людей представлял самую опасную часть союзной армии. Только железная дисциплина могла сдерживать их. Вне службы они не знали узды, безумно предаваясь всевозможным излишествам, не разбирая ни друга, ни недруга; только звук сигнальной трубы да приказ начальника могли обуздать их. Офицеры старших чинов умели заставлять уважать себя, так как сами были всей душой преданы военной службе. Такие же порочные, как и их подчиненные, они, однако, ни минуты не колебались, когда долг солдата призывал их.

Гассион, начальник кавалерии в отряде Колиньи, граф Со, маркизы Раньи и Висси, граф Сент-Эньян, все до одного подавали самые дурные примеры пьянства, картежной игры, игры в кости, историй с женщинами; но они же являлись впереди всех, когда надо было во что бы то ни стало взять лихим натиском батарею, рассеивающую смерть, или ударить в самый центр неприятеля.

14-го июля французы присоединились к императорской армии, а 19-го Сент-Эньян, Со, Труавилль и Шатонеф, представители знатнейших фамилий, уже поплатились жизнью за смелую атаку неверных на Кермендском мосту.

Вечерело. Большие отряды солдат тянулись, гремя оружием, по улицам лагеря, расходясь по своим стоянкам. Посты были выставлены, необходимые меры предосторожности приняты; там и сям виднелись пешие и конные патрули; слышалось перекликание часовых, выставленных на самом берегу Раабы, вблизи неприятеля.

Понемногу суета улеглась; дозорные с фонарями и палками прошли через весь лагерь, водворяя пьяных или отставших по их квартирам.

Для большего порядка Монтекукули издал приказ, чтобы каждая национальность выставляла в своей части лагеря собственные флаги и военные значки; таким образом легко было отличить, где стояли итальянцы, французы, немцы.

После девяти часов большая часть христианского лагеря погрузилась в мертвую тишину, нарушаемую лишь диким шумом, доносившимся из турецкого лагеря, с того берега реки.

Но не везде в императорской армии замечалась та же тишина; на южном конце лагеря было еще очень оживленно: здесь развевался французский флаг.

На расстоянии ружейного выстрела от французских палаток стоял высокий дом, окруженный низким кустарником и разделенный на две половины широкими, с дощатым полом сенями. В этот вечер окна дома были ярко освещены. В ночной тишине звучала музыка, раздавалось пение; иногда слышался топот танцующих.

Тот, кто заглянул бы вовнутрь дома, увидел бы пеструю и более, чем оживленную картину. По стенам стояли скамейки, на которых сидели французские офицеры. Перед некоторыми из них стояли столики, опрокинутые ящики и корзины, уставленные всевозможными напитками — и холодными, и горячими. От курившихся трубок под потолком стояло густое облако дыма, от которого тускнел свет ламп, привешенных к балкам на железных цепях.

В доме стоял невообразимый шум. В одном углу сеней был устроен помост из двух пустых бочек, покрытых досками. На этой импровизированной эстраде стояли два скрипача-венгерца в грязных национальных костюмах; возле них помещался мальчик с волынкой, зажатой между коленями; молодой штириец, балансируя на подпрыгивающей доске, наигрывал на цитре, лежавшей у него на коленях.

По комнате кружились пять или шесть танцующих пар. Это французы танцевали с венгерками. Девушки, нарядившиеся в свои воскресные платья, пришли из окрестных деревень и местечек, и прямо попали во французский лагерь, где нашли танцы, вино и любовь.

Все бешенее кружились пары, все громче раздавались крики: “Живей! Живей!” — и хлопанье в ладоши; все крепче притоптывали ноги, вздымая облака пыли.