Опасные связи. Зима красоты

А теперь, виконт, угадайте, кто будет преемником. Даю вам сто очков форы. А впрочем, разве я не знаю, что вы не способны что-либо угадать? Так вот: это Дансени. Вы удивлены, не правда ли? Ведь я еще не дошла до того, что мне остается лишь воспитывать детей. Но этот ребенок заслуживает стать исключением: он обладает только прелестью юности, без ее легкомыслия. Сдержанность, с которой он ведет себя в обществе, устраняет всякие подозрения, и она же делает его особенно приятным, когда остаешься с ним наедине. Разумеется, у меня лично с ним таких свиданий еще не было: сейчас я всего лишь его наперсница, но, сдается мне, под покровом дружбы у него заметно очень острое влечение ко мне. Жаль было бы, если бы весь этот ум и тонкость чувств оказались принесенными в жертву и отупели подле этой дурочки Воланж. Надеюсь, он ошибается, воображая, что любит ее: она этого далеко не заслуживает. Я отнюдь не ревную к ней, — но ведь это было бы убийством, а я хочу спасти Дансени. Прошу вас поэтому, виконт, приложить все усилия к тому, чтобы он не смог увидеться со своей Сесилью (у него еще сохранилась дурная привычка называть ее так). Первое увлечение всегда сохраняет над нами большую власть, чем думаешь, и я ни в чем не буду уверена, если он увидится с нею теперь, особенно же в мое отсутствие. По возвращении же я беру на себя все и за все ручаюсь.

Я сперва было думала взять молодого человека с собой, но принесла эту мысль в жертву своему привычному благоразумию. Кроме того, я боялась бы, что он заметит что-нибудь между мною и Бельрошем, и была бы в отчаянии, если бы у него возникло хоть малейшее представление о том, что происходит. Пусть — по крайней мере, в его воображении — я останусь чистой и незапятнанной, словом, такой, какой следует быть, чтобы оказаться достойной его.

Париж, 15 октября 17…

Письмо 114

От президентши де Турвель к госпоже де Розмонд

Дорогой друг мой, я не в силах побороть беспокойства и, не зная даже, будете ли вы в состоянии ответить мне, не могу не расспросить вас. Хотя вы и считаете, что у господина де Вальмона нет ничего опасного, я не разделяю той уверенности в хорошем его состоянии, какой, видимо, проникнуты вы. Нередко случается, что меланхолия и стремление уклониться от общения с людьми оказываются предвестниками серьезного заболевания. Телесные страдания так же, как и душевные, вызывают потребность в одиночестве, и часто мы упрекаем за дурное расположение духа тех, кого можно только жалеть, как больных.

Мне кажется, что ему все же следовало бы с кем-нибудь посоветоваться. Как это вы сейчас, тоже болея, не имеете подле себя врача? Мой врач, который был у меня сегодня утром и с которым — не скрою от вас — я косвенным образом посоветовалась, полагает, что внезапной апатией у людей от природы деятельных пренебрегать не следует. Он же добавил, что болезнь, если ее вовремя не захватить, не поддается лечению. Зачем же подвергать такому риску столь дорогое вам существо?

Беспокойство мое усиливается тем, что вот уже четыре дня, как я не получаю от него известий. Боже мой! Уж не обманываете ли вы меня насчет его состояния? Почему бы он вдруг перестал писать мне? Если только из-за того, что я неизменно возвращала ему письма, то мне кажется, что он гораздо раньше принял бы такое решение. Наконец, хотя смешно верить предчувствиям, я уже в течение нескольких дней погружена в такую тоску, что мне просто страшно становится. Ах, может быть, я накануне величайшей беды!

Вы не поверили бы — и мне стыдно вам в этом признаться, — какое для меня огорчение не получать больше тех писем, которые я сама же отказывалась читать. Я все-таки имела уверенность в том, что он обо мне думает! И я хотя бы видела что-то, исходящее от него. Я не распечатывала этих писем, но я плакала, глядя на них; слезы мои текли легче и были не столь горькими, и только эти слезы хоть немного рассеивали уныние, в котором я нахожусь со дня возвращения. Заклинаю вас, снисходительный друг мой, напишите мне своей рукой, как только сможете, а пока распорядитесь, чтобы мне ежедневно сообщали о вас и о нем.

Я вижу, что почти ни слова не сказала лично вам, но вы знаете мои чувства, мою безграничную привязанность, мою нежную благодарность за вашу чувствительную дружбу. Вы простите мне смятение, в котором я нахожусь, мои смертельные страдания, ужаснейшую муку — страшиться бедствий, причина которых, возможно, я же сама. Великий Боже! Эта доводящая до отчаяния мысль преследует меня, раздирает мне сердце. Не хватало мне только этого несчастья, и я чувствую, что рождена лишь для того, чтобы испытать их все.

Прощайте, дорогой друг, любите меня, жалейте меня. Получу ли я сегодня от вас письмо?

Париж, 16 октября 17…

Письмо 115

От виконта де Вальмона к маркизе де Мертей