Опасные тайны

— Боюсь, я не особенно хорошо представляла себе твой размах.

— За последние десять лет «Ивы» стали одной из лучших коннозаводческих ферм страны. На последних трех дерби наши чемпионы финишировали в призах, мы выигрывали и Бельмонт Стейкс, и Сент-Леджер. На протяжении двух лет «Три ивы» удерживает Золотой Кубок коннозаводчиков, а одна из наших кобыл завоевала «золото» на Олимпиаде…

Наоми со смехом оборвала сама себя.

— Со мной на эту тему лучше не говорить, иначе я становлюсь болтлива, как старуха, у которой в сумочке полным-полно старых фотографий.

— Нет, мне правда интересно, — возразила Келси и подумала: «Гораздо интереснее, чем я думала». — В детстве я брала уроки верховой езды. Должно быть, в жизни каждой девочки бывает период, когда она с ума сходит по лошадям. Папе это было не по душе, но… — Она замолчала, только теперь поняв, почему ее отец был так недоволен ее увлечением.

— Ну конечно же… — немедленно отозвалась Наоми, и на губах ее заиграла озорная улыбка. — Его чувства вполне можно понять. Но ты, я полагаю, продолжала учиться?

— Да, я таки его уговорила, — Келси остановилась и посмотрела матери прямо в глаза. Только теперь она рассмотрела едва заметные, но недвусмысленные приметы возраста, которые она пропустила при первой встрече. От уголков глаз, словно гусиные лапки, разбегались лучики тонких морщин; другие морщины — то ли следы переживаний, то ли признаки взрывного темперамента — прочертили высокий, чуть тронутый кремовым загаром лоб Наоми.

— Хотя, — закончила Келси, — ему наверняка было больно смотреть на меня изо дня в день.

— Не думаю. — Наоми чуть заметно пожала плечами. — Что бы там Филипп ни думал в отношении меня, тебя он всегда обожал.

Она тоже отвернулась и принялась рассматривать гряду холмов на горизонте. Наверное, так ей было легче. Где-то недалеко заржала лошадь, и Наоми улыбнулась — этот звук ласкал ей слух, словно нежнейшее оперное сопрано.

— Кстати, я не спросила тебя о нем. Как он?

— Хорошо. Папа стал деканом английского факультета университета Джорджтауна. Еще семь лет назад.

— Он умный и добрый человек. Хороший человек.

— Но не для тебя.

Бровь Наоми чуть дрогнула и поползла вверх.

— Это я была недостаточно хороша для него. Спроси кого хочешь.

Отбросив волосы со лба резким движением головы, она пошла дальше.

— Говорят, он снова женился? — осведомилась она небрежно.

— Да. Мне тогда было восемнадцать. Им было очень хорошо вместе. Кроме того, у меня есть теперь сводный брат.

— И ты их любишь? Свою семью, я имею в виду.

— Очень.

Наоми решительным шагом пересекла уже знакомое Келси патио и вошла в ту же самую дверь, что и в первый раз.

— Могу я предложить тебе чай или кофе? А может быть, немного вина?

— Нет, ничего не нужно.

— А я надеялась, что ты порадуешь Герти. Как только она услышала о твоем приезде, сразу бросилась печь твое любимое печенье. Я знаю, что ты ее не помнишь, но она тебя очень любила.

«Поймана! — подумала Келси. — Поймана в силки светских манер и сострадания. И печенья».

— Хорошо. — Она постаралась кивнуть как можно суше. — Тогда — печенье и чай.

— Присядь, я пойду распоряжусь.

Но Келси не стала садиться. Ей казалось, что, если она повнимательнее рассмотрит обстановку и вещи матери, она сумеет обрести под ногами хоть какую-то почву. На первый взгляд комната показалась ей до-вольно элегантной; это был совсем другой мир, отстоящий довольно далеко от оживленной суеты конюшен и испачканных в навозе башмаков. Огонь в камине гудел негромко, почти усыпляюще, а бледно-розовые шторы на окнах были задернуты неплотно, пропуская в гостиную лучи высокого солнца, падавшие на дюжину хрустальных статуэток, изображавших скачущих лошадей. Статуэтки брызгали светом, словно алмазы. Ковер в восточном стиле, покрывавший светло-ореховый, до блеска натертый паркет, казался розовым, и розовой казалась кремовая софа в углу.

Здесь не было ничего странного, ничего бросающегося в глаза, но только на первый взгляд. Присмотревшись, Келси поняла, в чем тут дело. Стены гостиной были обиты бледным шелком того же желтовато-костяного цвета, что и обивка мебели, однако на них висели кричаще-яркие абстрактные полотна, словно взрывающиеся изнутри мазками оранжевого, алого, черного. Они внушали невольное беспокойство, и Келси подумала, что их буйная экспрессия выражает жестокость, страсть и гнев. И, вздрогнув, она увидела, что каждое полотно подписано двумя буквами, совпадающими с инициалами ее матери.

«Работы Наоми?» — подумала Келси, но тут же отказалась от этой мысли. Никто никогда не говорил ей, что ее мать увлекалась абстрактной живописью. Картины же были написаны явно не любителем — только талантливый, профессиональный художник мог с таким мастерством передать ощущение тревоги и беспокойства.

Отворачиваясь, Келси подумала, что эти полотна должны были бы противоречить спокойствию и благопристойной чистоте гостиной, но вместе с тем они же придавали ей индивидуальность.