Опасные тайны

— Возможно. — Рассматривая оседающую над дорогой пыль, поднятую колесами грузовика, тренер положил на язык пластинку жвачки, наслаждаясь ее прохладным, чуть кисловатым привкусом. — А она знает, что ты поставил на ней свое тавро?

Гейб выпустил струйку дыма, с удовольствием припоминая реакцию Келси на его рассчитанный на публику поцелуй.

— Она — умная женщина.

— От умных баб мужчинам самый большой вред.

— Ну что ж, в этом смысле мне давненько никто не вредил… — Гейб подумал, что Джемисон даже не представляет себе, как сильно он хочет этого. — Должно быть, мне нужно отправиться туда самому и попробовать подразнить гусей.

«Эта поездка поможет мне развеяться», — подумал он в свое оправдание и повернулся к тренеру.

До этого момента все его внимание было сосредоточено на жеребце и на ветеринаре. Только теперь Гейб заметил, что Джемисон выглядит усталым — морщины на лице обозначились четче, а возле глаз залегли темные тени.

— Ты выглядишь подавленным, Джеми. Что с тобой?

Со дня смерти Мика Джемисон спал мало и скверно, а на еду даже смотреть не мог и питался урывками — когда голод заставлял его проглотить, не жуя, несколько кусков.

— Слишком много всякого у меня на душе. — Тренер сокрушенно покачал головой.

— Ты мог бы облегчить свою душу, если бы перестал казнить себя за смерть Мика.

Но Джемисон продолжал смотреть в сторону, и Гейб в досаде бросил на землю окурок сигары и растоптал. Выражение глаз тренера снова пробудило в нем смутное ощущение вины.

— О’кей, ты ошибся, что не уволил его вовремя. Я ошибся, когда выставил его с позором, у всех на глазах. Пусть это был заряд динамита, который мы заложили, но не мы поднесли к фитилю огонь.

— Каждый раз, когда я закрываю глаза, я вижу его — Мика. — Джемисон говорил негромко, но голос его звенел как натянутая струна. — Вижу его таким, каким он стал после того, как Липски и жеребец разделались с ним. Этого не должно было случиться, Гейб. Никогда.

Гейб подавил вздох. Возразить на это было нечего, и Джемисон знал это так же хорошо.

— Через три с половиной недели состоится дерби. Жеребец должен быть в форме, и я обязан подготовить его как следует. Но, когда я гляжу на него, я сразу вспоминаю, как Мик гордился тем, что именно он — конюх Дубля.

Не отвечая, Гейб повернулся к холмам. Они принадлежали ему, и там паслись его лошади. Потом он задумался о дерби. Для него это была не просто скачка, не просто цель — это была чаша Грааля, за которой Гейб гонялся всю свою жизнь.

И вот теперь, после целой жизни борьбы, после пяти лет каторжного труда эта цель оказалась совсем близко — стоит только протянуть руку. Возможно, с горечью подумал Гейб, чаша окажется пуста, но он должен сам в этом убедиться.

— Жеребец должен бежать, Джеми. Если ты не можешь с ним работать, я передам его Дьюку.

Дьюк Бойд, первый помощник Джемисона, был достаточно компетентным тренером, и они оба знали это. Но, несмотря на весь свой опыт и знания, ему не хватало того чутья, прирожденного чутья, которым обладал Джемисон.

— Так или иначе, — добавил Гейб после продолжительной паузы, — Дубль должен быть готов взять приз на ипподроме Черчил-Даунз.

— Свою работу я сделаю, — отозвался Джемисон и потер покрасневшие глаза.

— Мне нужно, чтобы ты вложил в это дело всю душу.

Джемисон опустил руки.

— Ты же знаешь, что так и будет, черт тебя подери! И душу, и сердце в придачу.

Он повернулся и медленно пошел к конюшне.

Келен знала, что влюбляться в лошадь по меньшей мере глупо, но разум тут был вовсе ни при чем. Новорожденные жеребята, нетвердо стоящие на своих тоненьких ножках, нравились ей не меньше, чем взрослые жеребцы. Любовь эту не мог омрачить даже удар копытом — единственный, кстати, — который она как-то получила от одной чем-то раздраженной лошади в ответ на ласковое похлопывание по крупу.

Келси отнеслась к этому с философским спокойствием — она просто поднялась с земли и отряхнулась. Начиная с этого исторического момента, Моисей, оказавшийся свидетелем инцидента, всерьез занялся ее подготовкой.

Ему нравились в Келси и стиль поведения, и то, как она реагировала на лошадей. И, что было гораздо важнее, ему нравилось, как лошади реагируют на нее.

Когда Моисей повел Келси в конюшню для жеребят-годовичков, он с удовольствием подметил, что терпения и воли у Келси даже больше, чем энтузиазма.

Посовещавшись сначала с тренером молодняка, он спросил мнение Келси и выбрал для нее эту шуструю, светло-гнедую годовалую кобылку с темными гривой и хвостом, весящую, несмотря на все свое внешнее изящество, семьсот пятьдесят фунтов.

Солнце только-только встало над горизонтом, и его лучи, затопившие окрестности жидким золотом, попадали в денник и освещали шкуру гнедой кобылы, отчего она буквально светилась и переливалась, словно шкура ее была сделана из огненного атласа. При виде этого великолепия Келси невольно замерла у дверцы денника. Никогда, никогда прежде она не видела ничего столь прекрасного!

— У нее есть характер, — заметил Моисей, помогавший Келси седлать кобылу. — И сердце. Вот почему Наоми назвала ее Честь Наоми. Сокращенно — Чена.