Опасный дневник

— Славно замечено! — сказал Панин. — Каждому свое, и своя рубашка ближе к телу. Однако, если подумать, «каждому свое» значит не только «получай, ежели достоин», но и «взявши — держи», «мой достаток — не твоя корысть» и прочее в таком роде. Не таковы девизы российских орденов. На звезде ордена Андрея Первозванного стоит: «За веру и верность». На звезде ордена Александра Невского написано: «За труды и отечество». Отечество, верность, труды — вот идеи каковы. Не в собственности дело, а в трудах на пользу отечества.

— Собственность вернее, — серьезно сказал Сальдерн. — Много ли вам, ваше превосходительство, неусыпные труды об отечестве принесли? Каждому свое, пускай так, но всем ведомо, что и своего вы не получаете, хотя достойны самых высоких наград и почестей.

Сальдерн, — эту дворянскую фамилию он присвоил незаконно, его звали Салерном, — не так еще давно служил в Голштинии земским писарем, был уличен во взятках и подделке бумаг, убежал от суда в Петербург, разжалобил Петра Федоровича рассказом о мнимых своих бедствиях и остался при малом дворе. Наследник поручил ему в заведование голштинскую канцелярию — любимое свое учреждение.

Когда во главе Иностранной коллегии встал Никита Иванович, он обратил внимание на Сальдерна и приблизил его к своей особе. Ловкий интриган умел польстить Панину, называл его отцом и громко расхваливал план «Северного аккорда» — международного политического союза, над созданием которого трудился Панин.

Сальдерн был высокомерным, по натуре грубым и лживым человеком, что не мешало Никите Ивановичу продвигать его по службе. Вероятно, он видел коварство Сальдерна, но поддавался лести голштинца, изучившего его слабости, больные места, любимые идеи.

Вот и сейчас он сразу откликнулся на соболезнование Сальдерна:

— Какая собственность?! Я только что перебиваюсь с хлеба на квас. Судите сами. Крестьян у меня шестисот душ не наберется, в деревнях я своих не бываю, оттуда прибытков ждать нечего. Вместе с жалованьем в год и семи тысячей не выходит.

— У меня сорок тысяч рублей дохода, — сказал Александр Сергеевич Строганов, — и то мне жить не на что. Столица не по карману, впору отъезжать в уральские вотчины.

— Что ж обо мне-то говорить? — сокрушенно сказал Никита Иванович. — По всей Европе нет министра, который такое малое жалованье, как я, получал бы.

И, наклонясь к сидевшему рядом великому князю, прибавил:

— Да ежели бы, сударь, я к тебе так бы не привязался, и здесь давно бы мог иметь шестнадцать тысячей дохода. При покойной государыне Елизавете Петровне тогдашний канцлер граф Михайло Ларионович Воронцов и с ним Иван Иванович Шувалов предлагали мне чин вице-канцлера — и я отказался, желая быть при вашем высочестве. А чин сей достался князю Александру Михайловичу Голицыну, который и по сей день его носит…

4

Уйдя с Порошиным в учительную комнату, великий князь, возбужденный застольными разговорами, не мог заставить себя заниматься арифметикой. Выслушав объяснения Порошина о ломаных числах, он схватил суть, но рассуждать не пожелал.

— Если бы из наших имен и отчеств, — принялся дурачиться Павел, — сделать доли, то те, у которых имена совпадают с отчеством, были бы равны целым числам, — например, Иваны Ивановичи, Степаны Степановичи. А из Павла Петровича вышла бы дробь, доля, из Семена Андреевича тоже.

— Полно, ваше высочество, — остановил ученика Порошин. — Оставим шутки!

— И арифметику тоже! У меня болит голова, — сказал мальчик. Здоровье великого князя требовало постоянного внимания воспитателей. Павел знал это и обычно возможностью отлынивать от уроков не злоупотреблял. Однако сегодня ему совсем не хотелось слушать про ломаные числа, и Порошин должен был закончить урок.

— Пойдемте в опочивальню, ваше высочество, — предложил он.

— Не надо, это не сильно, может быть, и так пройдет, — сказал Павел. — Ты знаешь, голова у меня болит на четыре манера. Есть болезни круглая, плоская, простая и ломовая. Сегодня — простая.

— Такое деление навряд ли медицине известно, — засмеялся Порошин. — Надобно будет у лейб-медика Карла Федоровича справиться на случай.

— Карл Федорович знает, я ему говорил, да он от каждой боли один рецепт выписывает — слабительные порошки. Круглая болезнь — когда голова болит в затылке. Плоская — если болит лоб. Простая — просто побаливает голова. Хуже всех ломовая, — это значит, что вся голова болит. Понял? И довольно об этом. Сегодня не бездельные разговоры мы слушали за обедом, верно? А скажи, какой обед варили для царя Петра?

— Вкус у государя был самый простой, — сказал Порошин. — Обыкновенно с утра он приказывал для себя студень приготовить и к нему щи да кашу. За стол он садился в полдень.

— В этом и я легко мог бы блаженныя памяти государю последовать, — заметил великий князь, — и весьма радовался, если б дозволили. Желаю, — подумав, прибавил он, — чтобы мог последовать и во всем том, за что он Великим наименован.

— Это исполниться может, природа вашему высочеству даровала к тому способности. Надобно лишь учиться и слушаться добрых советов, — не упустил случая преподать наставление Порошин.