Опасный дневник

— Погоди, — сказал карлик. — Узнаешь. Пошли они в сад. Раб турецкий разрубил министра Брюса, как велено, навозом закрыл и поливает из склянки. День прошел, второй прошел — он льет, а воды не убавляется. На третий день государю Петру Алексеевичу занадобился министр Брюс. Ищут его, поскакали, побежали туда-сюда — нет министра. Государь такого терпеть не может, приказал подать лошадей — и к Брюсу в дом. «Где боярин?» — «Нету». — «Позвать мне раба турецкого. Тот уж знать должен». Привели раба. Государь ему: «Где министр мой Брюс? Говори, а то голову снесу». Раб царю в ноги пал: «Пойдем в сад, покажу». Привел. Государь приказывает: «Раскопай!» Раб говорит: «Еще не время, трех дней не прошло». — «Копай, тебе царь приказал». Раскопал — тело Брюса уже срослось. Он дышит, румянец в лице, но глаза не открыты. «Не нужен он мне такой, — говорит государь. — Нечистое это дело. Разруби его опять и закопай в землю…»

Порошин шагнул к двери в спальную комнату.

— Почивать надо, ваше высочество, — сказал он. — Завтра поздно проснетесь, сердиться будете. А ты, Савелий, иди. — Пусть он завтра доскажет, — сказал Павел. — Мне совсем не страшно. — Завтра и поговорим. Спите, ваше высочество, — строго посоветовал Порошин, выходя из спальни. «Сколько же вздору несут цесаревичу! — подумал он. — А ведь про покойного государя Петра Алексеевича и правду рассказать — заслушаешься. Я здесь не командир, а то бы научил этого Савелия, — видать, он хитер и умен довольно, — что он должен говорить великому князю, когда тот сказку просит, и как совмещать полезное с приятным…»

В столовую вошел Панин.

— Мне надобно, господин Порошин, навестить мою племянницу, Катерину Романовну Дашкову, — сказал он. — Я отлучусь на час, чтобы вы знали, ежели вас кто придет проверять. Великий князь спит спокойно, и в комнате его ложится на ночь камер-лакей. И вам удобно предаться отдохновению. — Спасибо, ваше превосходительство, — ответил Порошин. — В корпусе мы говаривали: «Солдат оттого и гладок, что поел, да и на бок», — и я сей истины весьма придерживаюсь.

Когда Панин ушел, Порошина проводили в отведенную ему комнату. Он прилег на постель, и сон тотчас же овладел им,

5