Опасный дневник

Роман Руссо «Новая Элоиза», изданный в начале 1761 года, разошелся за несколько часов. Весной 1762 года появились «Общественный договор» и «Эмиль» — и на Руссо ополчились церковь и суд. Парижский парламент постановил сжечь тираж «Эмиля» и арестовать автора. Предупрежденный накануне об этом решении, Руссо успел бежать в Швейцарию. Он предполагал поселиться в городе Ивердон, расположенном в Бернском кантоне, однако этому намерению не суждено было осуществиться. Женевский совет объявил, что книги Руссо «Общественный договор» и «Эмиль» должны быть сожжены, и вслед за ним бернский совет предложил автору покинуть пределы кантона. При помощи друзей Руссо перешел из Швейцарии в графство Невшатель, находившееся в прусском королевстве, и поселился в деревне Мотье, но, как было слышно, враги и там его не оставляли в покое.

Порошин осторожно и с уважением раскрыл многострадальную книгу.

«Мы рождаемся слабыми, — прочитал он, — нам нужна сила; мы рождаемся всего лишенными, — нам нужна помощь; мы рождаемся бессмысленными, — нам нужен рассудок. Все, чего мы не имеем при рождении и без чего мы не можем обойтись, дано нам воспитанием.

Воспитание это дается нам или природою, или людьми, или вещами. Внутреннее развитие наших способностей и наших органов есть воспитание, получаемое от природы; обучение тому, как пользоваться этим развитием, есть воспитание со стороны людей; а приобретение нами собственного опыта относительно предметов, дающих нам восприятия, есть воспитание со стороны вещей…»

Порошин не очень вдумался в эти строки, потому что внимание его привлек параграф, напечатанный ниже:

«Таким образом воспитание со стороны людей — вот единственное, в котором мы сами — господа; да и тут мы только самозванные господа, ибо кто может надеяться всецело управлять речами и действиями всех тех людей, которые окружают ребенка?»

Эта мысль показалась Порошину необыкновенно верной и совершенно подходящей к его обстоятельствам. В самом деле, наследника престола окружали десятки людей, и большинство из них — воспитатель был в этом уверен — не следовало совсем подпускать к мальчику, памятуя о будущем его назначении.

«В общественном строе, — писал Руссо, — где все места намечены, каждый должен быть воспитан для своего места. Если отдельный человек, сформированный для своего места, уходит с него, то он ни на что уже не годен. Воспитание полезно лишь настолько, насколько судьба согласуется со званием родителей… В естественном строе, так как люди все равны, то общее звание их — быть человеком; а кто хорошо воспитан для этого звания, тот не может быть дурным исполнителем и в тех званиях, которые связаны с этим. Пусть предназначают моего воспитанника к тому, чтобы носить саблю, служить церкви, быть адвокатом, — мне все равно. Прежде звания родителей природа зовет его к человеческой жизни. Жить — вот ремесло, которому я хочу учить его. Выходя из моих рук, он не будет — соглашаюсь в этом — ни судьей, ни солдатом, ни священником: он будет прежде всего человеком; всем, чем должен быть человек, он сумеет быть, в случае надобности, так же хорошо, как и всякий другой, и, как бы судьба ни перемещала его с места на место, он всегда будет на своем месте…»

Порошину казалось, что Руссо выражал его собственные мысли, а может быть, целил в его воспитанника, когда он читал параграфы, посвященные привычкам тела:

«Вообще детей слишком кутают, особенно в первые годы. Скорее следовало бы приучать их к холоду, чем к теплу; сильный холод никогда не вредит им, если с ранних пор приучали к нему; но при излишнем жаре ткань их кожи, слишком еще нежная и слабая, пропуская слишком свободно испарину, доводит их этим до неизбежного истощения…

Локк, среди мужественных и разумных правил, которые он дает, впадает и в противоречия, неожиданные для мыслителя, настолько точного. Желая, чтобы дети летом купались в ледяной воде, он в то же время не хочет, чтобы они в разгоряченном состоянии пили холодную воду или ложились на землю в сыром месте. Как будто крестьянские дети выбирают посуше землю, чтобы лечь или сесть, как будто слыхано где, чтобы сырость земли повредила кому-нибудь из них. Если слушать врачей, то подумаешь, что дикари не могут двигаться от ревматизмов…»

Руссо с ожесточением опровергал неверные, на его взгляд, тезисы Локка, и Порошин восхищался его остроумием:

«Чтобы не дать детям возможности пить в разгоряченном состоянии, Локк предписывает приучать их, прежде чем пить, съедать предварительно кусок хлеба. Очень странное требование — давать ребенку есть, когда ему хочется пить; по-моему, лучше бы давать ему пить, когда ему хочется есть. Никто меня не убедит, что наши первые позывы неправильны, так что их нельзя удовлетворять, не подвергая себя опасности. Если бы это было так, то род человеческий сто раз успел бы погибнуть, прежде чем научился бы тому, что нужно делать для своего сохранения».