Опасный дневник

Сейчас же позвали императрицу. С нею пришел священник. Ребенка запеленали. Императрица велела наречь младенцу имя Павел, священник пробормотал на скорую руку молитву.

— Возьми ребенка, — сказала императрица бабке. — Иди за мной.

Не сказав ни слова матери, — правда, она еще не пришла в себя после испытанных мук, — Елизавета покинула комнату. Следом за ней вышли бабка с младенцем, священник и придворные, — у постели Екатерины никого не осталось, даже фрейлины ее семенили в свите императрицы. Екатерина сделала свое дело — и больше была не нужна…

Когда Екатерина опамятовалась, ей некого было попросить напиться, переменить белье. Двенадцать часов она пролежала одна, оставленная всеми — и беспомощная.

Не заходил и Петр Федорович. Он выслушал немало упреков за бездетность, теперь пил с каждым поздравлявшим его придворным здоровье богоданного сына и вскоре не смог бы пройти через дворец к жене, если б даже и захотел.

На шестой день после рождения Павла крестили. Мать лежала больная и не получала никаких известий о сыне, — а он тем временем чуть не умер от молочницы… Спрашивать, как ребенок, Екатерина не могла, потому что такой вопрос выглядел бы сомнением в заботах о нем, проявляемых императрицей. Приближенные Елизаветы не заходили к больной, а ее фрейлинам не было хода в царские покои.

Болезнь Екатерины, которой не оказывали никакой медицинской помощи, затянулась, и новости, доходившие до нее, не помогали выздоровлению. Так и не увидела она Сергея Салтыкова — его послали в Швецию с известием о рождении Павла, — а любимую фрейлину княжну Гагарину выдали замуж и уволили от службы. Екатерина потеряла двух самых близких людей.

Впервые своего сына увидела она только через сорок дней после его рождения. Вдруг в ее комнату пришла императрица со свитой. Екатерина по-прежнему лежала в постели, исхудавшая, слабая. При виде государыни она попыталась встать, зашаталась, падая, но была подхвачена.

— Сиди уж, — сказала Елизавета. — Покажите ей. Гляди.

Из толпы придворных выступила мамка. В ее руках был объемистый сверток. Мамка откинула мех на его верхнем конце, и Екатерина увидала крохотное сморщенное личико. Священник, пришедший с императрицей, начал читать молитву «Богородице, дево, радуйся».

— Мальчик показался мне очень красивым, — рассказывала впоследствии Екатерина, — и его вид меня отчасти развеселил. Но едва священник окончил молитву, императрица сказала мамке:

— Унеси.

И сама повернулась к двери. Фрейлины, придворные затопотали по комнате, выстраиваясь в хвост: императрице, а она, важная, румяная, в лиловом парчовом платье с широчайшей юбкой на китовом усе, поплыла за дверь, не взглянув на Екатерину: больных она боялась до чрезвычайности, и если б ей доложили, что великая княгиня нездорова, то она б и не пошла. Однако ей ни о чем неприятном не докладывали.

Не сказали, кстати, ей в те дни и о том, что государственная казна пуста, денег нет ни копейки и неоткуда взять, и что ее приказ — доставить сто тысяч рублей — выполнить невозможно. Кабинет-секретарь барон Черкасов о том сказать не посмел. Спокойнее было деньги найти. Он стал искать — и нашел.

По случаю рождения Павла императрица послала Екатерине сто тысяч рублей и ларчик с драгоценностями, как сказала принесшая подарок графиня Шувалова. Деньги были, как всегда, нужны — Екатерина щедро задаривала императрициных придворных, давала деньги великому князю на его прихоти, то есть на вино и на игрушечных солдат, — а украшения не понравились. В ларчике лежали два перстенька, серьги и маленькое, бедное ожерелье, какое стыдно было бы носить и горничной.

Екатерина рассматривала эти жалкие вещицы, когда к ней пришел кабинет-секретарь Черкасов.

— Нравится подарок? — спросил он. — Ее величеству приятно будет, если эти украшения вы наденете на ближайшем балу.

Ответа не последовало. Черкасов знал цену такому подарку, восхищаться им было неискренне, выразить недовольство — нельзя. Елизавета Петровна была не только государыней, но и первой дамой в своей империи — самой красивой, нарядной, сверкающей — и потому считала себя вправе предписывать фасон платьев, цвет волос, прическу, драгоценность убора, чтобы ничей наряд не мог затмевать императорский. Ослушницам попадало по щекам, и знаки царской руки сохранялись долго. Что ж, пусть у нее будет еще одно бедное ожерелье. Не в нем счастье. Но Черкасов пришел вовсе не затем, чтобы хвалить дешевый подарок. — Ваше высочество, — сказал он, — выручите, заставьте век за себя бога молить!

— Что выручить? — не поняв, спросила Екатерина.

— Одолжите нам те сто тысяч рублей, что я вам приносил! Клятву дам — возвращу, напишу расписку, до конца дней слугой вашим буду!

Такие обещания подходили Екатерине, выполнить их было возможно, а расположение людей Екатерина ценила больше денег. К тому же она была уверена и в желании Черкасова вскоре возвратить долг: поступления в казну ожидались.

А зачем деньги понадобились Елизавете?