Опасный искуситель

На четвертый день пребывания в Йорке Корделия пригласила всех в гостиную Гонорины. Ее отец уже был там, он сидел за клавесином в своем лучшем парике и самом дорогом сюртуке. Казалось, ему неуютно среди позолоченной роскоши гирлянд, но его поддерживало чувство собственного достоинства, которым гордилась его дочь.

Гонорина и герцог глядели во все глаза с неподдельным любопытством. Корделия предложила им сесть, указав жестом на кресло и канапе.

– В чем дело? – Гонорина прошла по гостиной, шурша атласными юбками. – Похоже, тебе не терпится сообщить нам какой-то секрет? И Освальд выглядит бодрее, чем все эти дни.

Корделия была немногословна.

– Ты права, это секрет. А теперь садитесь.

Пожав плечами, Гонорина присела на стул, а Себастьян устроился на канапе, веселый огонек горел в его глазах.

Корделия ободряюще улыбнулась отцу. Он и впрямь выглядел бодро. Четыре дня воздержания от спиртного вернули здоровый цвет лицу и разгладили глубокие складки у рта. Все эти дни он был более раздражен, чем обычно, но геройски сражался с собой, чтобы не выплеснуть это на нее. Гонорина приняла на себя удар его неудовольствия и высмеивала его плохое настроение, как могла.

Более того, Корделия могла спокойно обучать отца в гостиной, где Гонорина и герцог не беспокоили их.

По вечерам она давала отдых отцу от музыкальных занятий. Гонорина играла с ней в вист и обычно выигрывала, а герцог и отец сражались в шахматы. Несколько необычное перемирие существовало между всеми, будто они молчаливо согласились избегать неприятных тем и сильных эмоций, будто, отгородившись снегом, как коконом, они обрели гармонию и покой.

Сейчас, когда снег немного сошел, их мирное пребывание у Гонорины подходило к концу. Пора было проверить то, чему обучился за это время викарий.

– Ну, начнем, девочка, – произнес викарий, и глаза его сверкали.

Себастьян и Гонорина в ожидании посмотрели на нее.

Она глубоко вздохнула и расправила складки на платье. Было заметно, что она нервничает.

– Ну хорошо, – переняв от отца весьма игривый тон, начала она. – Представьте себе, что вы находитесь в Лондоне на одном очень модном вечере. Вы оба известные покровители искусств и особенно интересуетесь музыкой. Вот в город приезжает новый композитор, этот вечер назначен в его честь, его сопровождает дочь, играющая на клавесине как ангел.

Гонорина хихикнула, но Корделия подняла руку в знак того, что это еще не все.

– Гонорина, естественно, хозяйка дома, величественная графиня, которая во что бы то ни стало пытается завладеть умом композитора.

– Могу я быть герцогиней? – лукаво спросила Гонорина.

Отец Корделии хмыкнул, но Корделия как ни в чем не бывало кивнула:

– Конечно. Раз у нас есть герцог, почему бы не быть герцогине. – Корделия повернулась к Себастьяну, с трудом сдерживая улыбку. – Его светлость – хозяин усадьбы.

– И покровитель искусств, – сухо прибавил он.

– Вдохновенный покровитель искусств, – улыбаясь, добавила она.

Гонорина подхватила:

– Но только не из этих льстивых, фальшивых денди, которые посещают так часто подобные вечера.

Корделия в притворном ужасе прижала руку к груди.

– Конечно нет. Его светлость может играть привычную для него роль высокомерного и заносчивого господина.

Себастьян положил руку на спинку канапе и промолвил, подняв одну бровь:

– Благодарю вас.

Корделия в шутку сделала ему реверанс и жестом указала на своего отца:

– Известный композитор – это многоуважаемый викарий из Северной Англии, он довольно неохотно говорит о своей музыке. Однако его произведения замечательны. Его просили сыграть свою пьесу для публики. Он неохотно согласился сыграть только прелюдию.

Себастьян, казалось, пришел в замешательство.

– Прелюдию?

На лице Корделии появилась довольная улыбка, и царственной походкой она направилась к клавесину.

– А сейчас дочь викария сыграет его произведения, поскольку сам композитор страдает от болезни суставов и не столь хорошо играет, сколь сочиняет.

– О, дорогой Освальд, с каких пор у тебя больные суставы?

– С тех пор, как ты стала герцогиней, – ответил он и демонстративно хрустнул костяшками пальцев.

Гонорина и герцог засмеялись, а Корделия решительно села за клавесин и приготовилась играть. На мгновение она замерла, чтобы сосредоточиться, затем, затаив дыхание и глубоко вздохнув, сделала первый аккорд.

Это была ее любимая прелюдия, сочиненная в честь того, что лорд Кент согласился издать ее хоралы. Она вся отдалась музыке, не обращая внимания на слушателей, извлекала чудеснейшие звуки из величественного инструмента Гонорины.

Фуга начиналась робко и нежно, перерастая затем в менуэт, мелодия которого отдавалась радостью в ее сердце. Ей нравилось, когда фуги выходили у нее точно и безукоризненно, а сегодня ее пальцы словно обрели крылья.

Когда же она перешла к коде, ее руки и инструмент представляли уже единое удивительное создание. Она хотела, чтобы этому не было конца.

Последние ноты стихли. Никто не проронил ни звука. Она обернулась и увидела, что Себастьян застыл, подавшись вперед – весь внимание, а Гонорина улыбалась. Лицо викария сияло от гордости.