Опасный менуэт

Иван Иванович повеселел и был неутомим в своих откровениях. Кому еще он мог рассказать о своих чувствах к Машеньке? О том, как разрывается его сердце меж нею и Львовым.

– Ах, Николай Александрович как умен! Обхождение его имеет что-то пленительное, разум украшен столькими приятностями! Как действует он на друзей своих! А вкус его выше всех!

Но в сердце Хемницера царила Машенька. Он так и не узнал, что друзья его втайне обвенчались. Михаил об этом не проронил ни слова.

– Я понимаю: не пара я ей, предпочтет она Львовиньку, однако я предан им обоим. Мишель, перед отъездом подготовил я книгу стихов и басен и посвятил ее Марии Алексеевне. Знаешь, боялся, не оскорбит ли книга ее вкуса и красоты. И вместо фамилии своей на обложке поставил буквы N.N. O, я ее боготворю!

Михаилу вспомнилась история со шкафчиком, и стало почему-то стыдно, – еще одна его тайна перед другом. От сердечных изъяснений Хемницер с легкостью переходил к стихам и басням, читал по-французски Лафонтена, по-немецки Геллерта, Сумарокова по-русски.

– В басне «Орел и пчела» не мог я не похвалить пчелу, собирающую нектар. Она без всякого шума трудится. Вспомни, Мишель, как много болтают в наших светских салонах, жужжат, а меда нет.

Как не почитать любимые вирши Державина, Львова, свои собственные? И как громогласно звучал голос Хемницера! Благо никто, кроме птиц пролетающих да ямщика, не слышал. Как не поучить морали друга?

Кто правду говорит – злодеев наживает
И, за порок браня, сам браненым бывает.
Кто, говорят, ему такое право дал,
Чтоб он сатирою своею нас марал?..

Да, скромный пиит был подобен трудолюбивой пчеле. А еще он мечтал о семейном счастье. Даже посвятил картине одного французского художника стихи:

Семейством счастливым представлен муж с женой,
Плывущие с детьми на лодочке одной
Такой рекой,
Где камней и мелей премножество встречают,
Которы трудности сей жизни представляют.

Строки дышали тайной мечтой старого холостяка о счастливой семье, идеале умеренности, терпения, добродетели.

– Поедешь в Европу, гляди, как живописцы располагают темные и светлые краски, учись. Если первое начертание лица дурно, то, сколько бы живописец потом черт хороших ни положил, лицо все будет не то. А еще полезно для обдумывания самого себя вести дневник, зарисовывать, записывать.

Как же не рассказать молодому другу про скандальную парижскую историю с мадам Кессель, ведь и Миша может попасть на такую удочку.

– Она читала мне Торквато Тассо! Ты понимаешь? Часто ли встретишь такую умную девицу, как же мог я не поверить ей? – сокрушался он и продолжал: – Слезы так и катились из ее глаз, а что потом?.. Все денежки из моего кошелька перекочевали в ее. Даже продал я серебряные пряжки на выживание. Ох эти француженки – опасный народ! Лучше вообще подальше от женщин держаться, – вразумлял он друга.

* * *

Лошади несли и несли их на юг, туда, где немногое время назад шла Русско-турецкая война. В 1774 году подписан Кючук-Кайнарджийский мир, по которому Турция признавала частичную независимость Крыма, присоединение к России Молдавии и Валахии.

Не оттого ли наши путники не обошлись без политики? С почтением отзывались о фельдмаршалах. Хемницер рассказывал о Румянцеве, как хотел тот поднести к стопам императрицы знамя хана Гирея, но солдаты разорвали знамя на памятные куски. Как Румянцев удивлялся турецким обычаям: вместо того чтобы проникать в замысел неприятеля, турки гадали на счастливые и несчастливые дни, которые определяли астрологи, верили, что в определенные дни русские пушки стреляют сами собой.

От Державина Хемницер слышал и такой рассказ о Румянцеве. Зайдя в шатер майора, застал его в халате и колпаке, но не стал отчитывать, а повел сначала по лагерю, беседуя о пустяках, а потом в свой шатер к генералам в полной форме и угощал там чаем – это в халате-то! Тихий старичок Румянцев преподнес урок офицеру.

Пейзаж обрел приметы южных мест. На смену соснам и елям зеленели яблони, вишни, запахло дымком, появились местные жители: татары, цыгане, евреи, армяне. Последний постоялый двор, где они ночевали, напоминал разноязыкий Вавилон; избу слабо освещала одна-единственная лампада. Впереди был Херсонес!

Херсонес. Черное море. За ним Турция. Значит, скоро расставаться? Хемницер запечалился даже в те дни, пока они жили у наместника Херсонеса, Ганнибала.

Как-то ранним утром Михаил вышел один погулять в степь. Никогда не видел он такого огромного неба, такой чистой голубизны. А какая степь! Бывая в одиночестве, впечатления от природы чувствовал он ярче. Очарованный безбрежностью неба, стройностью редких тополей, степными запахами, он застыл. И чудилось ему, что все это – знакомо и таинственно. Но почему? Он же никогда не бывал в таких местах.