Опасный менуэт

По ранжиру живут и именитые люди. Ежели ты тайный советник или генерал, можешь не замечать мелкого служащего. И не придет такому человеку в голову выдавать свою дочь за мелкопоместного дворянина. Но это лишь на первый взгляд советника, а не его дочери… Сколько бывало в столице безранжирных любовных историй! К авантюрам располагал сам туманно-призрачный Петербург. Он словно создан для подобных действий: приливы, набегающие с моря валы, затопляющие набережные и дома. Или светлые, белые ночи, когда одни жаждут любви, а другие смерти… Кажется, к чему долго жить? Может, и впрямь прав человек, сказавший: «Худо умереть рано, а иногда и того хуже жить запоздавши»?

Никакого сверхъестественного фатума, о котором писали поэты, Михаил не встретил. Просто на Васильевском острове постучал в первое попавшееся заведение, меблированные комнаты. Дверь открыла служанка и проводила его к хозяйке.

– Зовут ее Эмма Карловна, сама из себя прямо как есть генеральша.

Эмма Карловна, однако, оказалась прехорошенькой 30-летней дамочкой в платье с оборками, открытой грудью и золотой цепочкой на шее. А волосы! Локоны и кудри, что тебе волны на Неве. И главное, любезна, приветлива и говорлива. Миша сперва растерялся, а потом и глаз не мог отвести от хозяйки. Комнату она ему дала светлую и чистую, с видом на Академию художеств. Вот ведь удача, о которой и не мечтал начинающий рисовальщик!

Мало тех удач. Словоохотливая Эммочка выведала, что желает молодой человек обучаться художествам, всплеснула ручками и воскликнула:

– Сам Бог привел тебя ко мне! Да знаешь ли ты, студиозус, что в доме моем обитает настоящий художник, немец! Уговорю его, вот клянусь, уговорю, и станет он тебя учить. Экий ты, – она потрепала его по волосам, – славный малый! Волосы мягкие, должно, и характер мягкий…

Он смутился, порозовел. Про характер свой ему еще было не все ведомо, только знал, что внутри порой у него что-то загоралось, и он еле-еле с собой справлялся. Да и то, разве в Воспитательном доме или у Демидова позволительно характер проявлять?

Вечером хозяйка познакомила его с немцем-гравером, который делал и миниатюры, и гравюры, и брал заказы. Лицо его показалось Мише плутоватым – нос крючком, подбородок тоже, а на голове волос седых прямо кот наплакал. Однако как не порадоваться такому случаю? Немец показал несколько миниатюр, заметив:

– Много теперь в Пэтерсбурге флиятельных щеловеков, и фсе вольят иметь миниатюр. Пудешь заработать! А за щтудирен пуду я брать с тебя мало-мало деньги.

Показал тонкие кисточки, краски и книгу «Основательное и ясное наставление в миниатюрной живописи, посредством которого можно весьма легко и без учителя обучиться». Миша, прочтя название, заметил: может, и он без учителя обучится?

Немец его предупредил:

– Не надо верить, что есть написан. Глюпость! Я буду учить!

Дни стояли в Петербурге прохладные. Ветер дул не переставая, к тому же лил дождь, так что Миша неотрывно сидел дома, увлекшись миниатюрами. Немец приносил портреты важных персон, Миша подготавливал рисунки, а немец наносил краски тонкими кисточками на прямоугольные либо овальные плашки.

Эмма Карловна садилась рядом и глядела то на рисунок, то на смуглое круглое лицо с ямочкой на подбородке. И, поднимая глаза, Миша встречал ее живой заинтересованный взгляд. Она поила его чаем, сама старательно дула на блюдце, шея и грудь ее розовели, а щеки лоснились от удовольствия. Однако, когда он спросил ее, где живет Левицкий, она замкнулась:

– Откуда мне знать, да и кто это такой?

То был, конечно, обман, потому что Левицкий жил на Васильевском острове, преподавал в Академии художеств, но почему она фыркнула? Подозрительный дом, подозрительные хозяева. Часто бывали тут бедные молодые люди. Неужели они тоже работают на Лохмана? Или учатся? А один тип был определенно из мошенников, да и одет подозрительно: в плаще с капюшоном, из которого торчали усы.

Если бы знать, что ждет москвича у Львовых, не сидел бы столько возле Эммы. Вот он, дом Бакуниных! Статный, нарядный. Как уютно уже в прихожей! А в комнате звучали клавикорды. Четверо девиц нежными голосами выводили песню «Стонет сизый голубочек». Миша долго мялся, прежде чем объяснить, кто он и откуда. Молодые люди летали вокруг девушек, словно пчелы вокруг светоносных цветов.

Что касается самого Николая Александровича Львова, то он – как огонек. Он и тут и там, во всем участвует, непрерывно перемещается. Вот разыгрывает сценку, басню о том, как глупец, изучавший за границей метафизическую философию, падает в яму и, вместо того чтобы выбраться из ямы, предается размышлениям: веревка – вещь какого рода?

А теперь обращается к Михаилу.

– Послушай, ведь ты мастер на все руки. Придумай, как изобразить на сцене гром и молнию!.. А еще пожар! Мы устраиваем свой театр, ставим «Дидону».

– Что? – не растерялся Миша. – Мы делывали так: возьмешь железный лист и колотишь по нему, а в темноте – горящая пакля.

– Так. А это не опасно? – При этом Львов не спускал глаз с очаровательной Машеньки Дьяковой.

– Не смущайтесь, Мишель! – пробегая мимо, шепнула она ему.