Опасный обольститель

— Вы были так больны, Бенедикт. — Глаза ее потемнели, когда она вспомнила об ужасах этих шести дней. — У вас возникло заражение крови и, как следствие, лихорадка. И… — Она беспомощно покачала головой. — Это было так страшно! Доктор приходил каждый день утром и вечером. Но до вчерашнего дня он не знал, выживете вы или нет.

— В самом деле? А что же произошло вчера? — спросил Бенедикт. — Расскажите, как это было. — Хотя он не желал признать, но был столь слаб, что мысли его путались. Время для него совершенно сместилось. Он забыл, что Женевьева рассказывала, как в него стреляли шесть дней назад, и решил, что это произошло вчера.

— Вчера лихорадка прошла, но если бы вы до сих пор не пришли в сознание… — неверно истолковав его вопрос, стала объяснять Женевьева. Но вдруг страшно побледнела и нахмурилась, вспомнив о чем-то ужасном. — Теперь все уже позади, и беспокоиться не о чем.

— И все это время вы ухаживали за мной? — растроганно спросил Бенедикт.

— Конечно, — спокойно сказала она. — Ведь я не знала, кто и почему в вас стрелял. Поэтому никому не могла доверить уход за вами. Мало ли что могло произойти!

Значит, она ухаживала за ним все это время. Такая самоотверженность тронула его до глубины души. Вот почему она выглядела такой уставшей и измученной, что даже не успела переодеться. Интересно, кто же все-таки мог, совершить на него покушение? И почему?

— А вам не приходило в голову, что в меня мог стрелять Уильям Форстер? — спросил он. — Ведь я потребовал, чтобы он отказался от выгодной для него партии. А при его финансовых затруднениях это настоящая катастрофа. Веская причина желать мне смерти.

Все эти дни Женевьева не переставая думала о том, кто мог стрелять. Она думала об этом, когда коротала ночи у его постели, протирала его лицо и тело полотенцем, смоченным в холодной воде с уксусом, когда его мучил жар. Она думала об этом, когда ложилась рядом с ним в постель, чтобы согреть, его все время бил озноб.

Уильям, конечно, способен пойти на такое страшное преступление. Женевьева в этом нисколько не сомневалась. Трус по натуре, он вполне мог спрятаться в кустах и выстрелить. В этот час на улице было совершенно темно, и он мог нисколько не опасаться, что его узнают.

И все же почему-то Женевьеве не верилось, что стрелял именно Форстер. Она вспомнила, что все это время не неотступно преследовала какая-то мысль. Неясное подозрение. Но сейчас голова кружилась от голода и слабости, мысли путались, она ни на чем не могла сосредоточиться и была не способна ответить на вопрос.

— Почему бы и нет? Возможно, это действительно был Уильям, — с сомнением в голосе размышляла она. — Я известила Руперта и Данте о несчастье. Они, в свою очередь, сообщили об этом лорду Каргилу. Теперь, когда вам стало лучше, я думаю, вы будете в состоянии их принять и обратиться к ним за помощью. Уверена, ни один из них не откажется навести необходимые справки и вы сможете выйти на след преступника.

— Я в этом нисколько не сомневаюсь, — сказал Бенедикт. — Я… — начал он, но, увидев вошедшего в комнату слугу, замолчал. — О, Дженкинс! — воскликнул он, оживившись. — Наконец-то!

Он повернулся к дворецкому, который внес поднос, заставленный тарелками с едой. Ему с огромным трудом удалось поставить поднос на маленький столик, здесь и так было мало места, к тому же большую часть занимал графин с водой.

— Дженкинс, мой друг, пожалуйста, распорядитесь, чтобы приготовили ванну для вашей госпожи, — попросил Бенедикт. — Думаю, ей захочется вымыться после ужина.

Женевьева смутилась. Наверное, сейчас она представляет собой жалкое зрелище. Волосы взлохмачены, она растеряла все шпильки и ни разу не причесалась. Платье измято и залито кровью Бенедикта. Она ни разу не посмотрела в зеркало, но подумала, что, должно быть, ужасно бледна и под глазами залегли темные круги. Не спала и не ела шесть дней. Неудивительно, что теперь она выглядит весьма плачевно.

Смущенно опустив глаза, Женевьева пригладила волосы.

— Да, пожалуйста, согрейте воды, Дженкинс. — Дворецкий бросился исполнять приказание. Как только он выбежал из комнаты, Женевьева обратилась к Бенедикту: — Должно быть, я выгляжу ужасно.

— Ужасно? Да вы никогда еще не казались мне такой прекрасной, — поспешил заверить Бенедикт.

— Вы бредите. Неужели лихорадка вернулась? — нахмурилась Женевьева и коснулась его лба.

Лоб был чуть теплым, почти прохладным.

— С чего вы взяли, что лихорадка вернулась? — Бенедикт рассмеялся, понимая, что Женевьева приняла его комплимент за бред. Если бы он не был столь ослаблен, вскочил бы с постели и обнял Женевьеву, чтобы доказать, что для него она всегда была, есть и будет самой красивой на свете. Его прекрасный ангел, которого он будет любить вечно. Его спасительница, верный друг.

Он не помнил ничего из того, что происходило все это время. Но, судя по некоторым фразам Дженкинса и мертвенной бледности Женевьевы, она не отходила от него ни на шаг, ухаживала за ним, мыла его. Заботилась о нем.