Опасный возраст

Я объяснила: всего не потребую, но кое-что — да. Необходим номер телефона без фамилии абонента, исключительно по адресу, в коем тоже не совсем уверена — сомневалась насчет номера квартиры. Больше напутать и усложнить не могла. Через пять минут я получила телефон, Януш был дома, гостиницу заказал, и, сдается, мы вместе поужинали…

После этого, уже второго, опыта милицию я полюбила усердно, добросовестно и надолго. Не то чтобы с полной взаимностью, скажем, с некоторой.

Мне очень жаль, но в голове опять мельтешит полным-полно всяких отступлений, и если от них не отделаться письменно, проку все едино не будет никакого — собьюсь…

Из-за моих милицейских симпатий многие годы мы ссорились с Алицией.

— Как ты можешь их любить, идиотка! — выходила она из себя. — Как только язык поворачивается говорить такое, совсем сбрендила, нашла кого любить — эту банду сволочей!..

— Да при чем здесь сволочи! — кипятилась я. — Приличные доброжелательные люди, всегда помогут! Ты только подумай, какая у них работа: ты, скажем, прешь напрямки через овраги-буераки, лежит баба, мертвая, я увидела — и ходу, мое дело сторона. А они не имеют права, обязаны докопаться, почему там лежит, откуда взялась, кто ее пришил! Обязаны — это их работа! Неважно когда, днем или ночью! Меня бандит не караулит, а их и убить могут!

— Ха-ха! — только и ответила Алиция.

И лишь через много лет я доперла, что говорили мы о разных вещах. Она имела в виду самую худшую и хитроумную часть МВД, а я обычную, работящую, преступников вылавливавшую милицию из Дворца Мостовских и Главной комендатуры. Мои чувства на МВД не распространялись, хотя не исключаю, и там могли найтись люди не совсем деморализованные. Взять того же Ежи — ну вот, пожалуйста, опять Ежи! — Кудась-Брониславского, которого выбросили с работы за книгу о началах Управления общественной безопасности. От чтения первого тома волосы вставали дыбом, а второй изъяли из печати. Жаль, я охотно почитала бы. Пана Брониславского вообще-то я люблю, но сейчас облаю — в те времена он наделал мне неприятностей в качестве представителя по делам печати МВД, при этой оказии скомпрометировал и организацию и весь строй. Нижесказанное характеризует, естественно, не пана Ежи, а нашу систему. Ложь и дезинформация распоясались столь мощно, настолько пронизали все и вся, что обманывали даже своих людей и сотрудников. Я тогда писала "Проклятое наследство",и пан Брониславский лично заверил меня и свято был убежден, что пятидесятидолларовой банкноты не существует. В Дании, например, нет банкноты в двадцать крон. И в самом деле, двадцатикроновых бумажек тогда не было, а вот пятьдесят долларов одной бумажкой я собственноручно получила в одном копенгагенском банке, так что изготовление ее частным офисом отпадало. Кто и зачем внушал людям всякую чушь, создавая путаницу и бардак, и сколь коварно проводилась эта акция по обману, если пан Брониславский, человек умный, профессионал, знающий мир, был обманут?!

Конец отступления, возвращаюсь к основной теме.

Во время ремонта, кафеля, ванной, песка и прочих эпопей у меня то и дело раздавались таинственные телефонные звонки, вносившие еще большую сумятицу в жизнь. Потом выяснилось, дурака валяли Анджей, муж Ирэны, и Михал; я не рассердилась на них, напротив, была благодарна: подали мне идею.

А вот ко мне предъявляли претензии многие. Вооружила их против себя невольно, засомневалась, постаралась разъяснить подоплеку и написала первую часть «Клина клином».Давала ее почитать знакомым, знакомые реагировали по-разному, некоторые просили оставить их в покое, потому как боятся психов, но все хором советовали:

— Слушай, издай это. Сходи куда надо, издай!

Легко сказать — куда надо. Единственная организация, пришедшая мне в голову, — редакция журнала «Пшекруй». Я оказалась на высоте революционного задания, позвонила в Краков. Мариан Эйле, тогдашний главный редактор журнала, как раз пребывал в Варшаве. Разыскала его в Варшаве, он нашел время, я полетела на свидание, взял мое творение и прочитал.

И настала для меня минута, подобная землетрясению.

— Ты пишешь еще что-нибудь? — спросил Эйле (уже с четвертой страницы он начал обращаться ко мне на «ты», как к особе, знакомой с самого рождения).

— Писала бы, — честно призналась я, тяжело вздохнув, — да вот не на чем. Статьи пишу от руки, беру у тетки взаймы машинку. От руки идет медленно, пишу каракулями, не вижу текста. Машинку надо возвращать — тетка тоже много пишет. Из-за этой треклятой машинки не удается работать сколько хочется.

— Машинку я тебе дам, — резюмировал Эйле.

— Как это? То есть как — дадите? — не поняла я.

— У меня умерла тетка, осталась машинка, старая, но в приличном состоянии. Мне не нужна, отдам ее тебе.

— Значит, вы мне взаймы дадите?.. То есть ты взаймы дашь?

— Нет, просто отдам.

— Как это? Насовсем?

— В собственность, насовсем.