Опавшие листья

Лиза замечала со страхом, что теряет веру б просвещение, становится чиновницей и живет двадцатый числом. Она уже не священнодействовала на уроке, но отбывала часы, заставляя читать и писать. Не жаждала вопросов детворы, но боялась их. По вечерам сидела с головною болью над тетрадками учеников и читала, читала. Но и чтение не давало успокоения. Бродовичи осторожно снабжали ее брошюрами партии, нелегальной литературой. Она читала и падала духом. Так все было дико и далеко от жизни!..

С декабря начались воскресные чтения. Одно воскресение читал батюшка, другое она. Батюшка читал нудно и скучно, толковал по-своему священное писание, по библии рассказывал, как был устроен храм Соломонов, сыпал дикими названиями камней и украшений, так уверенно говорил о страшном суде и загробной жизни, точно он сам умирал и побывал на том свете. Школа была полна. После чтения пели хором: "Отче наш", «Верую», "Спаси, Господи, люди твоя", «Богородице», гимн, иногда пели русские песни. Батюшка особенно любил "Вниз по матушке по Волге" и про жука, где хор подражал жужжанию и все повторял: "Зум-зум-зум-зум, зум-зум-зум-зум"… Расходились довольные. Почти не ругались.

Лиза прекрасно читала. Как артистка. Он прочла «Полтаву» Пушкина. Слушали со скукою, прочитала в несколько раз "Князя Серебряного" — слушали, интересовались, вздыхали, но были разочарованы.

— Что же, Лизавета Ивановна, — сказал ей один хороший, крепкий мужик, — хорошо, а только не поучительно и видишь, что все нарочно придумано.

Читать "Что делать?" она и не пыталась. Понимала, что выйдет глупо. Исправник был прав, что не боялся ее либеральной библиотеки.

Пробовала петь. Не понравились ее песни.

— Хорошо, складно, — говорили ей про малороссийские песни, — а только не по-нашему. Лучше «Тигренка» спойте или "Коробейники".

И пришлось Лизе с ее высокими порывами опуститься до безграмотного песенника с «Ухарем-купцом», "Московским пожаром" и "Черною шалью".

Не она завоевала деревню, а деревня ее покоряла.

От Сони, с которой она переписывалась, она получила совет выбрать несколько более смышленых парней и развивать их отдельно. Она остановилась на сыне старосты Егоре. Он был грамотен, развит, ему шел двадцать первый год, он готовился тянуть жребий и, боясь солдатчины, не прочь был учиться.

Лиза начала по вечерам заниматься с ним, читала ему, заставляла его читать, проходила арифметику. Егор уже свободно справлялся с десятичными дробями.

Он был красив, ладен, молодцеват, ловок, уверен в своих движениях, хорошо играл на гармонике, считался деревенским сердцеедом. Но Лиза видела топорные черты его лица, слышала крепкий мужицкий запах коровьего масла от волос, махорки и пота от грязного тела… Как ни гнала от себя она это чувство — прогнать не могла: Егор был «мужик», она — "барышня"…

С осени Лиза с ужасом заметила, что Егор влюблен.

XXIII

Она хотела жить с народом, всю себя отдать деревне и сгореть на этом служении. Казалось бы, что лучше? Выйти замуж за крестьянина и создать культурную крестьянскую семью.

Лиза знала, что Егор спит и видит — повенчаться с нею. Знала, что уже бранился он из-за нее с родителями. Им была нужна в дом не белоручка-барышня, а хорошая, сильная работница. Но Лиза знала, что Егор, если захочет, сломит и родительскую волю.

Она боялась предложения Егора. Знала, что откажет. Не потому откажет, что страшно было идти в крестьянскую семью, где ее поедом ели бы свекор со свекровью, братья и сестры мужа, где на ней вымещали бы всю злобу на то, что она дворянка. Это все она снесла бы, если бы по-настоящему любила. Но откажет потому, что она любила Егора, как любит барышня ловкого мужика, как учительница смышленого ученика. Стать его женою, испытать на себе все подробности крестьянской свадьбы с брачным ложем на широкой кровати за занавеской, в общей избе, попасть в его сильные, черные от работы руки — она не могла. Волосы шевелились от ужаса при одной мысли об этом.

"Что же, — холодея от ужаса, думала Лиза, — ужели синяя и алая кровь?.. Ужели белая кость не сказка и я, образованная, умная, не могу побороть чувства физического отвращения к мужику. Ужели мы разная порода людей и не можем стать мужем и женой? Если так, к чему стремление к равенству и братству, когда нельзя достигнуть равенства даже в браке!.."

О Егоре думала: "Ниже он ее? — нет, выше… Выше и ростом, и крепостью сложения, и силою, да, пожалуй, выше и практическим умом. Он — все может"… На днях пришел, увидел, что у нее цветы прямо на подоконнике стоят, покачал головою: "Эх, неладно поставили, Лизавета Ивановна, — грязнить будет". И на другой день принес сделанный им ящик с деревянной резной решеткой. На решетке красивый стильный узор, сочетание колец и палочек — прямо хоть зарисовывай.

— Где взяли узор? — спросила Лиза.

— Сам придумал, — ответил Егор, ухмыляясь.