Опавшие листья

«Я требую, чтоб вы немедленно дали мне знать, где Салли нашла убежище, у вас ли провела она ночь. Если это было так, как я полагаю, то мне остается только уведомить вас, что двери приюта согласно с нашими правилами закрыты для нее навсегда. Если же я ошибаюсь, то моя обязанность объявить немедленно о том полиции».

Амелиус стал отвечать под впечатлением минуты, как это было ему свойственно. Он писал с горячностью о бесчеловечных и нехристианских правилах приюта. Не дошел еще он и до половины своих рассуждений, как посланный заявил, что ему приказано возвратиться, как можно скорее и что он надеется, что мистер Гольденхарт не поставит его в затруднительное положение, долго задерживая его. Прерванный среди прилива своего красноречия, Амелиус с досадой оставил свои увещания неоконченными и ответил мистрис Пейзон, написав ей деловым тоном всего одну строку:

«Уведомляю вас, что вы не ошиблись».

После минутного размышления он нашел, что такой ответ леди будет не только невежлив, но в отношении мистрис Пейзон лично покажет еще его неблагодарность. Третья попытка оказалась удачнее.

«Салли провела ночь у меня, как гостья. Она страдала от сильной усталости, было бы бесчеловечно отослать ее назад в таком состоянии. Очень сожалею о вашем решении, но беспрекословно покоряюсь ему. Вы как-то сказали, что, безусловно, верите в чистоту моих намерений. Отдайте мне эту справедливость, верьте мне, хотя бы вы и порицали мои поступки».

Отправив эти строки, на душе Амелиуса как будто стало легче. Он отправился в библиотеку и прислушался, нет ли движения в комнате Салли. Полнейшая тишина известила его, что измученная накануне девушка еще спала. Он распорядился, чтоб ее не беспокоили, а сам пошел завтракать.

Он сидел еще за столом, как появился Тоф с таинственным видом и шепотом доложил ему: «Пришла еще другая».

– Другая, – повторил Амелиус. – Что хотите вы сказать?

– Она не похожа на прелестную маленькую мисс, – продолжал Тоф. – На этот раз это дьявольская красота, как мы выражаемся во Франции. Она не доверяет мне и кажется сильно взволнованной, и то и другое нехорошие признаки. Не избавить ли мне вас от нее, пока та мисс спит?

– Не сказала она своего имени? – спросил Амелиус. Тоф отвечал с чужестранным акцентом:

– Только одно имя: Фейфей.

– Вы хотите сказать Феба?

– А разве я не так сказал, сэр?

– Приведите ее сюда.

Тоф посмотрел на дверь в комнату Салли, пожал плечами и повиновался приказанию.

Вошла Феба, бледная и взволнованная. Ее обычная самоуверенность исчезла, она остановилась у порога, точно боялась ступить в комнату.

– Войдите и садитесь, – сказал Амелиус. – Что случилось?

– Я очень встревожена, – отвечала Феба. – Я знаю, что я слишком дерзко поступаю, осмелившись придти к вам. Но я вчера обращалась за советом к мисс Регине и узнала, что она уехала с дядей из города. Мне нужно сообщить нечто о мистрис Фарнеби, и нельзя терять времени. За отсутствием мисс Регины а не знаю никого, кроме вас, к кому бы я могла обратиться. Лакей сказал мне ваш адрес.

Она остановилась, ее замешательство было очевидно. Амелиус старался ободрить ее.

– Если я могу быть в чем-нибудь полезен мистрис Фарнеби, – сказал он, – то говорите, я готов.

Глаза Фебы опустились перед его испытующим взором.

– С вашего позволения, сэр, я не буду никого называть по имени, – со смущением проговорила она. – Дело идет о человеке, которым я интересуюсь и которому я не желаю сделать никаких неприятностей. Его обманывают, я уверена в том, что его обманывает другая особа, старая пьяная женщина, которую бы следовало посадить в тюрьму, так как она этого заслуживает. Я сама заслуживаю порицания, я это знаю. Я подслушивала, сэр, чего не должна была делать, и еще передала слышанное (правда по секрету) тому человеку, о котором я уже упоминала. Не старой женщине, но той личности, которой я интересуюсь. Надеюсь, вы понимаете меня, сэр. Я буду говорить Откровенно о мистрис Фарнеби.

Амелиус вспомнил о мстительных, злых речах Фебы, когда он видел ее в последний раз. Он устремил взор на конторку, стоявшую в углу комнаты, куда он положил письмо мистрис Фарнеби. В душе его возникло инстинктивное недоверие к посетительнице. Обращение его изменилось, он повернулся к своей тарелке и продолжал завтракать.

– Можете вы говорить искренно? – сказал он. – Мистрис Фарнеби предстоит какое-нибудь огорчение?

– Да, сэр.