Опавшие листья (Короб второй)

Какие добрые бывают (иногда) попы. Иван Павлиньи взял под мышку мою голову и, дотронувшись пальцем до лба, сказал: "Да и что мы можем знать с нашей черепушкой"! (мозгом, разумом, черепом). Я ему сказал разные экивоки и "сомнения" за годы Рел.-Фил. Собраний*. И так сладко было у него поцеловать руку. Исповедовал кратко. Ждут. Служба и доходы. Так "быт" мешается с небесным глаголом, - и не забывай о быте, слушая глагол, а, смотря на быт, вспомни, что ты, однако, слышал и глаголы. Но Слободской глубоко бескорыстен. Спасибо ему. Милый. Милый и умный (очень).

1Занятие, призвание (франц.).

* * *

Есть люди, которые рождаются "ладно" и которые рождаются "не ладно".

Я рожден "не ладно": и от этого такая странная, колючая биография, но довольно любопытная.

"Не ладно" рожденный человек всегда чувствует себя "не в своем месте": вот, именно, как я всегда чувствовал себя.

Противоположность - бабушка (А. А. Руднева). И ее благородная жизнь. Вот кто родился... "ладно". И в бедности, ничтожестве положения - какой непрерывный свет от нее. И польза. От меня, я думаю, никакой "пользы". От меня - "смута".

* * *

Я мог бы наполнить багровыми клубами дыма мир... Но не хочу.

["Люди лунного света" (если бы настаивать);

22 марта 1912г.].

И сгорело бы все... Но не хочу.

Пусть моя могилка будет тиха и "в сторонке".

("Люди лун. св.", тогда же).

* * *

Работа и страдание - вот вся моя жизнь. И утешением - что я видел заботу "друга"* около себя.

Нет: что я видел "друга" в самом себе. "Портретное" превосходило "работное". Она еще более меня страдала и еще больше работала.

Когда рука уже висела, - в гневе на недвижность (весна 1912 года), она, остановясь среди комнаты, - несколько раз взмахнула обеими руками: правая делала полный оборот, а левая - поднималась только на небольшую дугу, и со слезами стала выкрикивать, как бы топая на больную руку:

- Работай! Работай! Работай! Работай!

У ней было все лицо в слезах. Я замер. И в восторге, и в жалости.

(левая рука имеет жизнь только в плече и локте).

* * *

"Ты тронь кожу его"*, - искушал Сатана Господа об Иове...

Эта "кожа" есть у всякого, у всех, но только она неодинаковая. У писателей таких великодушных и готовых "умереть за человека" (человечество), вы попробуйте задеть их авторство, сказав: "Плохо пишете, господа, и скучно вас читать", - и они с вас кожу сдерут. Филантропы, кажется, очень не любят "отчета о деньгах". Что касается "духовного лица", то оно, конечно, "все в благодати": но вы затроньте его со стороны "рубля" и наград - к празднику - "палицей", крестом или камилавкой*: и "лицо" начнет так ругаться, как бы русские никогда не были крещены при Владимире...

(получив письмо попа Альбова).

Ну, а у тебя, Вас. Вас., где "кожа"?

Сейчас не приходит на ум, но, конечно, - есть.

Поразительно, что у "друга" и Устьинского* нет "кожи". У "друга" наверное, у Устьинского - кажется наверное. Я никогда не видел "друга" оскорбившимся и в ответ разгневанным (в этом все дело, об этом Сатана и говорил). Восхитительное в нем - полная и спокойная гордость, молчаливая, и которая ни разу не сжалась и, разогнувшись пружиной, ответила бы ударом (в этом дело). Когда ее теснят - она посторонится; когда нагло смотрят на нее - она отходит в сторону, отступает. Она никогда не поспорила, "кому сойти с тротуара", кому стать "на коврик"*, - всегда и первая уступая каждому, до зова, до спора. Но вот прелесть: когда она отступала - она всегда была царицею, а кто "вступал на коврик" - был и казался в этот миг "так себе". Кто учил?

Врожденное.

Прелесть манер и поведения - всегда врожденное. Этому нельзя научить и выучиться. "В моей походке - душа", К сожалению, у меня, кажется, преотвратительная походка.

* * *

Цензор только тогда начинает "понимать", когда его Краев-ский с Некрасовым кормят обедом. Тогда у него начинается пищеварение, и он догадывается, что "Щедрина надо пропустить".

Один 40-ка лет сказал мне (57 л.): - "Мы понимаем все, что и вы". Да, у них "диплом от Скабичевского" (кончил университет). Что же я скажу ему? - "Да, я тоже учился только в университете, и дальше некуда было пойти". Но печальна была бы образованность, если бы дальше нас и цензорам некуда было "ходить".

Они грубы, глупы и толстокожи. Ничего не поделаешь.

Из цензоров был литературен один - Мих. П. Соловьев. Но на него заорали Щедрины: "Он нас не пропускает! Он консерватор". Для всей печати "в цензора" желателен один Балалайкин*, человек ловкий, обходительный и либеральный. Уж при нем-то литература процветет.

(арестовали "Уедин." по распоряжению петроградск. цензуры*).

* * *

Почему я издал "Уедин."? Нужно. Там были и побочные цели (главная и ясная - соединение с "другом"). Но и еще сверх этого, слепое, неодолимое

НУЖНО.

Точно потянуло чем-то, когда я почти автоматично начал нумеровать листочки и отправил в типографию.

* * *

Да, "эготизм": но чего это стоило!

Отсюда и "Уед." как попытка выйти из-за ужасной "занавески", из-за которой не то чтобы я не хотел, но не мог выйти...

Это не физическая стена, а духовная, - о, как страшней физической.