Опечатанный вагон. Рассказы и стихи о Катастрофе

Фордеггер не был пьян. Он чувствовал приятную легкость. Жаль, что нет здесь Хейниша, тот бы разделил его хорошее настроение, и что нет Качорского, пусть бы позавидовал; но и в одиночестве он чувствовал себя хорошо и приятно. И, странное дело, его не удивило, когда он узнал в неуклюжем парне, который, кряхтя, протащил только что мимо него два ящика, полные позванивающих бутылок, еврея Кнопфельмахера. Нисколечко это его не удивило. Он нашел вполне естественным, что Кнопфельмахер хочет после работы немножко подработать. Он находил, что со стороны владельца пивной очень человечно нанять еврея подсобным рабочим, что, конечно, было рисковано для обеих сторон. Правда, у патруля вряд ли возникнет подозрение, что еврей работает в пивной. И вид у него не такой уж еврейский.

Теперь он выгрузил ящики где-то в полутемной задней комнате и шел обратно, опять мимо столика Фордеггера.

— Кнопфельмахер! Поди-ка сюда!

Сначала казалось, что пораженный Кнопфельмахер, застыв на месте, собирается удрать: он напрягся всем своим мощным, массивным телом — выпятил грудь, согнул в локтях огромные, багровые руки с растопыренными пальцами — вид у него был почти устрашающий и одновременно комический, когда он сразу съежился и покорно пошел к столику.

— Здорово испугался, Кнопфельмахер?

Кнопфельмахер уставился в лицо Фордеггера, как собака, старающаяся угадать желание и настроение хозяина.

— Чем ты тут занимаешься? Может быть, делаешь свои пуговицы? А заодно и петли?

Громовой хохот, сопровождавший этот вопрос, не оставил у Кнопфельмахера сомнений — он может изобразить свою обычную ухмылку.

— Признавайся, — Фордеггер хлопнул ладонью по столу. — Тебе причитается пиво — за страх, что ты натерпелся.

Кнопфельмахер не сдвинулся с места. Только когда Фордеггер повторил: «Признавайся!», он замотал головой.

— Не положено.

— Раз я тебя приглашаю, значит, положено. Даже Святой Томаш не может воспротивиться.

— Не имею права. — Три слова дались Кнопфельмахеру с трудом, вена на голой шее вздулась, лицо налилось краской. — Не имею права. Еврей.

— А… вот в чем дело. — Фордеггер на несколько секунд задумался. — Послушай, Кнопфельмахер, на эти четверть часа ты не еврей. Ты меня понял?

Кнопфельмахер кивнул.

— Тогда садись.

Кнопфельмахер продолжал стоять, на лице его была та же глупая улыбка.

— Еврей.

— Я сказал: ты не еврей. Приказ фюрера.

Кнопфельмахеру понравилась игра. Теперь он не просто ухмылялся, он смеялся, в горле у него булькало, и он повторял:

— Еврей.

— Черт побери! — Но потом Фордеггер передумал, разочарованно вздохнул и только угрожающе поднял палец, погрозил упрямцу, который мгновенно застыл. — Ладно. Пей свое пиво стоя. Или тебе и пиво пить запрещается?

Игра началась снова. Кнопфельмахер, который опять растянул рот в ухмылке, кивнул, потом кивнул еще раз, а когда Фордеггер начал смеяться, тоже радостно захохотал. Фордеггер, недолго думая, схватил у проходившего мимо кельнера две кружки пива, передал одну Кнопфельмахеру, который взял ее и держал на отлете.

— Твое здоровье! — сказал Фордеггер, поднял кружку, сдул пышную пену на синий фартук Кнопфельмахера и засмеялся. И Кнопфельмахер тоже засмеялся. Он выпил свою кружку одновременно с Фордеггером и снова неловко отставил ее.

— Вот и выпили. Теперь ты снова еврей, Кнопфельмахер. — Фордеггер поднялся не без усилий, но не качаясь. — А сейчас ты проводишь меня домой.

Кнопфельмахер стоял не шевелясь.

— Может, мне сначала помолиться об этом Святому Томашу?

— Еврей, — сказал Кнопфельмахер и потряс головой.

— Да, — но мой! — Фордеггер похлопал его по плечу почти нежно, жестом собственника. — Ты из моего еврейского персонала, чтоб ты знал. Ты в моем распоряжении. Твой долг — проводить меня домой, если я требую. — Он вытянулся во весь рост, будто он не отдавал приказ, а должен был получить его. — Кнопфельмахер! Выполняй свой долг.

Кнопфельмахер кивнул, показал, несколько раз быстро взмахнув руками, на помещение, что находилось позади веранды, в глубине почти темного сада, и исчез.

Через несколько минут, за которые Фордеггер успел расплатиться за выпивку, он появился снова, без фартука, но и без пиджака. Пиджак он нес, перекинув через руку, может быть, потому что вечер был душный. И Фордеггер расстегнул воротник и две верхние пуговицы формы. Нельзя было отрицать, что теперь он все-таки немного покачивался. И не пошел к ближайшему мосту через Влтаву, а направил шаги в сторону аллеи на Малой Стране. Кнопфельмахер шел сбоку, держась на полшага сзади.

Перед одним из дворцов, барочный фасад которого казался в сумерках молочно-белым, Фордеггер остановился:

— Красиво, — заявил он одобрительно, — чертовски красиво, ничего не скажешь.

— Красиво, — послушно повторил за ним голос Кнопфельмахера и напомнил ему, что он находится в сопровождении; в сопровождении еврея, совсем как издевательски посоветовал ему Качорский.

— Качорский сволочь. — С этими словами Фордеггер поплелся дальше. Он пытался восстановить в памяти сцену с Качорским, видимо, это ему удалось, потому что уже через несколько минут он опять остановился: