Опекун

Лекси пусть и накосячила, но открыла мне глаза на многие вещи. В школе меня точно не любили. А теперь и вовсе уничтожили мою репутацию, распуская грязные слухи.

Отбросив телефон, я забираюсь вновь с головой под одеяло и пытаюсь думать. Пытаюсь составить план, потому что именно это помогает мне отвлечься и не сойти с ума.

Опекун все узнает. Если не знает уже.

Телефон!

Я выныриваю из-под одеяла, нахожу смартфон и судорожно избавляюсь от следов. Стираю историю, уничтожаю сообщения. Делаю все, что приходит на ум, глупо полагая, что каким-нибудь спецам, которых запросто может нанять опекун, как раз плюнуть, чтобы вернуть все данные. Он узнает в любом случае, но каяться к нему не пойду.

Остатки гордости дурманят голову, как и темные мысли, захватывающие липкими лапами страха мое сердце.

Глава 10

Новый день не приносит мне ничего, кроме головной боли и жуткого ощущения, что все всё знают. Я стараюсь не выходить из комнаты-темницы лишний раз, чтобы ненароком не попасться на глаза опекуну. Он, кстати, утром уехал в компанию и пока не появлялся, но я все равно жду, когда он вломится в комнату и, схватив меня за волосы, выволочет на улицу, где соберутся все, кого я умудрилась разочаровать, и закидают камнями. Но ничего такого, конечно же, не происходит, однако легче мне от этого не становится.

День проходит. Я почти не ем, голова гудит, не переставая, а желудок, вопреки всему, прилипает к позвонкам. Ужинаю опять в одиночестве. Но зато я узнаю, что в доме помимо Питбуля есть еще прислуга. Кто-то занимается уборкой, кто-то готовкой. Питбуль всеми руководит и с меня не спускает глаз. А я и дерзить не собираюсь. Сил нет. Вот и сейчас пытаюсь запихнуть в себя хотя бы половину ужина и убраться прочь. Но Питбуль останавливается напротив стола и важным тоном сообщает:

– Ян Давидович ожидает вас через пять минут в своем кабинете. Поторопитесь, Эрика.

Я сглатываю горькую слюну. Ужин рвется из желудка и подступает тошнотворным комком к горлу. И почему у моего организма такая странная реакция на опекуна? Как что, так сразу тошнит.

Вместо ответа, киваю и запиваю комок водой. Убираю салфетку, поднимаюсь и следую по знакомым уже коридорам. Отказываться от встречи я не намерена. Бесполезно. Лучше не злить его. Пока я нахожусь в заложниках в этом доме, у меня практически нет шансов противостоять опекуну.

Коридор тянется бесконечной змеей, пока я все-таки не дохожу до нужной двери.

Повесив голову, поднимаю ладонь, сжатую в слабый кулак и тихо стучу. Вдруг не услышит и у меня появится шанс уйти?

Глупо, но факт. Однако дверь открывается, и опекун стоит передо мной. Протяни руку и дотронусь до него. Но ладонь я немедленно одергиваю, будто впереди кастрюля с кипятком, и прячу за спиной. Кожа зудит – фантазия дорисовывает яркие картинки в голове.

– Входи.

Команда, которую я выполняю, продолжая буравить пол мутным взглядом.

Оказываюсь вновь перед его столом. Тот же стул, на который присаживаюсь после очередной команды. Руки складываю на коленках. Возможно, если я буду вести себя тихо и покорно, то он отпустит меня? Вернет обратно в квартиру, а там я уж как-нибудь переживу еще семь лет…

А потом…

Всё будет потом.

Опекун тем времен садится в кресло, складывает руки перед собой на гладкой столешнице и смотрит на меня. Лоб начинает припекать.

– Так ты узнала? – Вопрос звучит слишком резко, хотя к нему я готова. Не в гляделки же играть опекун позвал меня.

Вздрагиваю и против воли задираю голову, чтобы взглянуть на него. Смотрю миллисекунду, но этого достаточно, чтобы получить невидимую пощечину.

Опускаю голову, мну вспотевшими ладошками край полосатой рубашки.

– Что узнала?

– Эрика… – Кажется, он цокает и качает головой. Трудно разобрать, когда в собственной голове стоит шум. – Ты все поняла. Наш прошлый разговор.

Опекун становится болтуном. Защитная реакция вновь бьет по рубильникам.

– Да, помню.

– Так ты узнала?

Черт! Что я должна сделать? Выдать ему все как на духу, разрыдаться, упав на колени, и просить прощения? Просить помочь смыть то дерьмо, которое вылилось на меня? Он не поможет. Нет, не бросит, но сделает так, что я остаток своей несвободы буду ходить на цыпочках и в кандалах.

Упрямо качаю головой, отказываясь говорить.

– Хорошо, – выдыхает опекун. – Можешь идти.

– Что? – вспыхиваю, отрываясь от созерцания побелевших костяшек. – То есть, это всё?

Опекун кивает.

– Да, можешь идти.

Я подскакиваю и, не обращая больше внимания на опекуна, пулей вылетаю из кабинета. Я себя так плохо еще никогда не чувствовала. Вот только мнимая свобода маячит призраком где-то слишком далеко, потому что на следующий день все повторяется.

Опять его кабинет, опять тот же стул, те же вопросы. Он задает их, я то трясусь, то бледнею, то наполняюсь злостью, аж уши начинают пылать, но так и не отвечаю. Потому что, если признаю свою ошибку, он победит. После допроса он отпускает меня, я вылетаю из кабинета, чтобы на следующий день вернуться. Обычно наш разговор происходит по вечерам после ужина. Весь день я жду судного часа, а, пережив его, жду новый суд.

Так проходит неделя.