Опер любит розы и одиночество

— Людмила Борисовна? — Я еле поднялась с корточек.

Ноги предательски затекли и при подъеме громко хрустнули в обеих коленках.

— Что вам угодно? — надменно откликнулся перламутровый плащ.

Мне показалось, что плащ — существо одушевленное, и он ведет по жизни Коровкину Людмилу Борисовну. Он командует ею, иди туда, отвечай так, а не иначе…

— Я из ГУВД, подполковник милиции Юмашева. Мне надо с вами побеседовать. Вот мои документы. — Я развернула корочки удостоверения и поднесла к глазам Людмилы Борисовны.

Она даже не удосужилась посмотреть, небрежно отмахнувшись от меня и от удостоверения.

— Я найду на вас управу! Я на вас жалобу напишу! Я в суд подам! Я собаку натравлю! Я адвокату позвоню! Я бандитов найму! Я в прокуратуру пойду! Да, да, я пойду в прокуратуру. Там будем разбираться, — особенно ей понравилась идея с прокуратурой. Если вначале она визжала, как резаная, то в конце монолога твердила, как заговоренная: — Будем разбираться в прокуратуре… будем…

Мне пришлось подождать, пока она замолчит.

Когда разговариваешь с визжащей женщиной, надо молча смотреть на нее и ждать, ждать, ждать, пока она не устанет. Ни в коем случае не прерывайте ее и не успокаивайте, все бесполезно. Устанет, выдохнется, сама замолчит. Даже вопросы начнет задавать.

Я молчала, внимательно рассматривая пышные кудри, полосатый шейный платок, перламутровый плащ, ботфорты.

Ботфорты — вещь шикарная, доложу я вам. Высокие, почти до пояса, они делали фигуру Людмилы Борисовны тонкой и длинной, словно вся она состояла из одних лишь ног. В действительности же Коровкина представляла собой обычную женщину, среднего роста, плотненькую, про таких говорят — крепко сбитая. Но плащ и ботфорты сделали ее фотомоделью средних лет, длинноногой и высокой, худой и стройной.

Вот какие чудеса вытворяют вещи с людьми.

Коровкина молчала, не зная, что ей делать, молчать дальше или открывать дверь. Ключи нервно бренчали на тонкой цепочке, и Коровкина то заматывала цепочкой тонкую руку, то широко размахивала, описывая круг тяжелой связкой. Когда связка ключей описала круг у моего лица, я спросила:

— Может, поговорим?

— О чем? — устало отозвалась Коровкина.

Возраст тяжелыми складками лег на ее лицо.

Усталость, накопившаяся задень, вылезла из-под макияжа, резко обозначив носогубные морщины, височные, лобные. Веки набрякли, глаза налились влажностью, и по щеке покатилась слеза. Но второй глаз сухо рассматривал меня.

«В первый раз вижу, чтобы у женщины плакал один глаз, а второй нагло глядел, как ни в чем не бывало, — ужаснулась я. — И куда вся красота подевалась? Какая она страшная стала, один глаз — женский — плачет, второй — бандитский — беззастенчиво пялится, изучая мою уникальную физиономию. Ну и времена настали, женщины получили двойственность в своем естестве. Результат феминизации!»

— О вашей подруге — Клавдии Николаевой. Я понимаю, — я тронула ее за рукав перламутрового плаща, но моя рука соскользнула с прорезиненной ткани, — вам надоели расспросы. Но человека убили, и этот человек был вам близок. Надо пожалеть ее.

— Надо пожалеть ее память. У вас нет никакой жалости, не прикидывайтесь. — Коровкина отвернулась от меня и начала возиться с замком.

Испытав облегчение, все-таки дверь предо мной распахнется, я почему-то подумала: а и впрямь, жаль мне Николаеву или нет?

Может быть, я прикидываюсь и всего лишь хочу выслужиться? Хочу заслужить, к примеру, медаль к выслуге лет — «Двадцать лет псу под хвост», так называемая медаль ветерана — сотрудника органов внутренних дел.

Или хочу заработать авторитет у Юрия Григорьевича и Виктора Владимировича, одновременно у генерала, которого я никогда не вижу, а только выполняю его приказы?

В конце концов расследование убийства Николаевой никоим образом не входит в мои служебные обязанности. Подолгу службы я обязана контролировать расследование, а искать убийц должен Королев энд компани, то есть оперсостав управления угрозыска.

А авторитет у меня и без того имеется, заработала за восемнадцать лет службы, медаль мне и без Николаевой положена. При выходе на пенсию ее вручают всем, кто покидает стены управления.

А Клавдию Михайловну мне искренне жаль, как жаль всех потерпевших. Жил-жил человек, в данном случае, жила себе красивая женщина, обеспеченная, не последняя в этом городе, и вот, нате вам, зверски убита, располосована ножом на две части, как свинья на скотобойне.

— Я всех женщин жалею, себя, вас, Клавдию, — проворчала я, входя следом за Коровкиной в уютную прихожую.

Прихожая напоминала грот с журчащей водой. Напоминала диковинными растениями, свисавшими чуть ли не с потолка, подсветкой, фантастическими картинками на стенах. Коровкина раздвинула картины, и моему взору открылся шкаф с длинным рядом разнообразной одежды.

«Тут, наверное, только рыцарских доспехов нет, вообще-то, кажется, что Коровкина запаслась нарядами на все маскарадные случаи», — хмыкнула я про себя, разглядывая дивные наряды.

Чего тут только не было! Длинные манто, шифоновые декольтированные платья с пышными юбками, шубы, костюмы, кардиганы, пиджаки, блузоны и брюки.