Опер любит розы и одиночество

Может быть, он и прав. Если бы я не привередничала, то сейчас не тряслась бы в поезде, обоняя дух чужого мужчины, ворочающегося на верхней полке.

Хотя мы могли бы продолжать жить вместе, не пойди он на экстремальный шаг. Я вспомнила паренька с газовым баллончиком, мое тошнотворное состояние, мой страх и мое отчуждение.

Никогда не смогу понять жестокого поступка, а все непонятное я оставляю за гранью восприятия. Не люблю непонятные явления. Хочу жить просто и ясно, без фальши, лжи и бытовухи. Я привыкла вкладывать в понятие «бытовуха» все вздорное, влекущее за собой разборки, конфликты и скандалы.

Можно прожить свою жизнь без греха, но расплата за такую жизнь страшна и жестока. Бог не любит праведных людей, он заставляет грешить всех — слабых и сильных, чтобы последующим искуплением люди могли преклоняться перед ним. Могу лия простить Завадскому его грех? Нет, не могу!

Перед глазами возникла уютная квартира на канале Грибоедова. Я в тот вечер пришла с работы, а мужа еще не было дома. Устало отстегнула кобуру и побросала грязную одежду прямо в коридоре. Сама же буквально повалилась в ванну. Красота! Можно и соснуть часок в горячей водичке.

Надо сегодня поговорить с Маратом. Как бы ему сказать, что мне нужна его помощь? Поймет ли он меня? Нет, долго лежать не могу, слишком волнуюсь перед предстоящим разговором, — я вылезла из воды и долго растирала тело полотенцем. Надо еще ужин приготовить, Марат придет голодный. Я потащилась на кухню, тоскливо составляя меню.

Долго возиться на кухне мне не хотелось, да и сил не было. В течение двух суток я сидела в засаде вместе с операми. «Не женское это дело, сидеть в засаде», — подумала я, включая конфорку. Кстати, можно придумать что-нибудь на скорую руку. Марат не заметит.

Приготовленный ужин медленно остывал в тарелках. Скатерть блистала девственной белизной. Через два часа нудного ожидания я вывалила весь ужин в помойное ведро.

Черт с ним, с ужином! Неужели он не мог позвонить? Ждет, когда я начну звонить, искать его, беспокоиться? Не дождется! Он — мужчина, и я ему не нянька.

Я легла в кровать и уснула. Проснулась от нежного прикосновения. Застыв в напряжении с закрытыми глазами, я принюхалась. Так и есть, на всю спальню запах спиртного. Что он сейчас сделает? Разбудит? Или совершит акт насилия?

— Ты мое солнышко кареглазое! Девочка моя! Генерал мой! — Марат бормотал ласковые слова, обнимая меня, но не делая попытки разбудить.

До чего же не люблю всякие придурочные слова вроде «солнышко», «девочка» и прочую лабуду. Себя я называю «зайкой» чисто иронически, с подковыркой. Но чтобы в минуту нежности меня называли «мой генерал», это что-то новое. Может быть, сейчас и попросить у Марата помощи? Пока он шепчет ласковые слова. И надо же — «мой генерал»?

— Марат, мне нужна твоя помощь! — Я резко повернулась и оперлась на локоть.

Мне хотелось видеть его глаза. И не хотелось притворяться спящей.

— Девочка моя, я сделаю для тебя все, что ты захочешь! — торжественно произнес Марат.

Так торжественно, словно мы находились в церкви, а не лежали в одной кровати.

— Марат, мне нужны деньги. Большие деньги!

— Зачем? — Вместо нежного голоса я услышала деловой сухой тон.

Таким тоном разговаривают банкиры и предприниматели при совершении сделки. И еще бандиты…

— Эти деньги мне нужны, чтобы задержать особо опасного преступника, — я наклонилась к нему и чмокнула в плечо.

Прилив нежности накрыл меня, обдав голову горячей волной. Волна проникла внутрь и смыла все умные мысли. Мне расхотелось говорить о делах.

— Деньги как приманку я никогда не использую, — сухо сказал Марат.

Родной запах улетучился. Вместо нежного и любящего мужа в кровати лежал делец и барыга.

— Я никогда не просила у тебя денег. И больше не попрошу. Мне вообще ничего не надо. Но сейчас мне нужны деньги. — Я легла на спину.

Он мне не поможет. Он меня не понимает. Муж считает меня глупой и недалекой женщиной.

— Это пустая и вредная затея. Использовать в работе личные деньги. В качестве приманки. Смешно. Твоя идея — глупая, твоя работа — не женское дело. Я подарю тебе все, что ты хочешь! Если ты уйдешь с работы. Навсегда!

— Я не уйду с работы! Никогда!

— Ты собираешься работать до девяноста лет? — Да!

Марат резко поднялся и вышел из спальни. Вместе с ним ушло чувство защищенности и нежности. Осталось глухое тоскливое одиночество….

Поезд качнуло. Я потрясла головой, отгоняя воспоминания. Я поняла, что думаю о Завадском, как о чужом человеке, незнакомом и далеком. Совсем как тот мужчина, что ворочается наверху. На этой безрадостной ноте я уснула, и никакие сны меня не тревожили.