Опер печального образа

…Я, конечно, не люблю янки. Но дал бы хороший совет америкосам, как уничтожать эти дикие племена фанатиков в чалмах и тюрбанах. Запускают ракету по цели, а на следующий день точно такую же, в ту же самую точку. Потому что орущая толпа самых оголтелых с утра уже будет бесноваться и посылать им проклятия на этом самом месте. А назавтра еще одну ракету туда же. Это и будет «точечная» работа… А если серьезно, по делу, то теперь я знаю наверняка, что одна смерть тащит за собой другую. Люди словно чувствуют образовавшуюся пустоту на месте гибели одного из них, стараются ее заполнить. Но чем они ее заполняют? Глупой суетой, мельтешением, криками. Страшный опыт чужой смерти ничему их не учит. Они пьют из той же чаши, то же отравленное вино, что и погибшая. Они хватаются руками за тот же оголенный провод, срываются в ту же пропасть, подставляют горло под тот же нож… Так разве вино, провод, пропасть и нож виноваты в их смерти? Кто, вообще, виноват в их гибели? Кто выгнал их из дома? Кто погнал их на убой? Ведь это сродни самоубийству. Я бы даже хоронил таких за кладбищенской оградой…

Глава 16

– Помолчи, – сказал Дон Кихот. – Где ты видел или читал, чтобы странствующего рыцаря привлекали к суду за кровопролития, сколько бы он их ни учинил?

Михаил никак не ожидал от Ани в этот вечер твердой воли и взвешенных речей. Он готовился к слезам, истерикам, самообвинениям или, наоборот, к оцепенению, каменному лицу, молчанию.

На кухонном столике его ждал ужин. Выгнутые и вогнутые поверхности фарфора были чисты, глянцевы. Это была такая игра – спрятать еду, одновременно выставив ее на стол. Но через щели и отверстия пробивались струйки пара, выдавая горячие блюда и соусы.

Какое-то время Корнилов сидел за столом, не решаясь разрушить иллюзию неприкосновенности тарелок. Наконец, Аня подняла большую, как литавры, крышку супницы. Тогда и мелкая посуда стала открываться сама собой.

Корнилов ел с некоторой опаской. Это было похоже на прощальный ужин, хотя Аня как-то рассказывала ему, что научилась снимать сильные стрессы приготовлением ужина, причем в большом количестве, из многих блюд. Словно в этот вечер к Ане на угощенье собирались все ее беды и несчастья.

– Серега сказал, что его омоновцы еще никогда так быстро не бегали, как сегодня по грядкам, – сказал Михаил, внимательно наблюдая за Аней. – Очень ребятам понравилось, как ты с братьями Хрипуновыми говорила…

– Так они еще и братья?

– Родные, – ответил Михаил. – Расстегай старший, а тот, с челочкой, младший, Павел… Особенно омоновцам понравилось «И не надо лохматить Ахматову». А при чем здесь Ахматова?

– Ну, в Бернгардовке, в лесу, большевики расстреляли ее мужа – поэта Гумилева, – сказала Аня. – Тоже, между прочим, Анна… Одним словом, не при чем. Так, с языка сорвалось.

– Омон объявляет тебе благодарность за присутствие боевого духа и за поднятие аналогичного духа у бойцов.

– Служу трудовому омону! – выпалила Аня, звякнув фарфоровой крышечкой. – Велик и ужасен бог Омон-Ра… Миша, ты вот ругал меня за самовольные действия, за глупость и неоправданный риск. Ты же не хочешь, чтобы это опять повторилось?

– А есть такая опасность? – Михаил даже отложил вилку.

– Если честно, есть, – сказала Аня. – Отсутствие информации и все такое. Ты мне можешь все по-человечески рассказать, что было в течение дня. Раскололи братьев?

Корнилов подумал немного, пока пережевывал пищу.

– Младшего Пашу раскололи подчистую, – заговорил он так, будто для него было обычным делом вот так, за вечерним столом, все докладывать жене.