Публика словно предчувствовала, что скоро и птичья опера, и цирк доктора Дулиттла прекратят свои представления, и спешила увидеть необычных артистов. Многие шли во второй раз, а некоторые даже в третий.
Утка и сова постоянно заводили речь о возвращении домой, но доктор отговаривался тем, что дела идут хорошо и грех не использовать такую возможность.
Но утка думала иначе. Она знала, что если они не вернутся как можно скорее в Паддлеби, то доктор непременно потратит все заработанные деньги и им снова придется бродить с цирком по ярмаркам, чтобы расплатиться с долгами.
А вот Хрюкки не думал о завтрашнем дне. Ему нравилась жизнь артиста, большие города, слава, и он хотел, чтобы доктор Дулиттл придумал какое-нибудь новое представление.
Но доктор так был занят с оперой и цирком, что ничего нового придумать не мог — не потому, что ему не хватало воображения, а потому, что у него совершенно не оставалось свободного времени.
Вот тогда-то поросенок и решил придумать что-нибудь новенькое сам.
Однажды вечером он сказал:
— Вы только послушайте, какая мысль мне пришла в голову.
Утка опасливо посмотрела на поросенка — от него она ждала только неприятностей. Но О’Скалли был в благодушном настроении — он успел проглотить сытный ужин и теперь грелся у огня, полыхавшего в камине.
— Валяй, рассказывай, что там тебе пришло в голову, — тявкнул он. — Может быть, на этот раз ты придумал что-то дельное.
— Очень даже дельное, — невозмутимо согласился поросенок. Он неторопливо отобрал из блюда три самых больших яблока, чтобы съесть их уже в постели, и торжественно произнес: — По-моему, нам пора кончать с представлениями птичьей оперы. Спору нет, она принесла нам хорошую прибыль, но нельзя же потчевать публику одним и тем же! Птичьи песенки скоро зрителям набьют оскомину, и тогда про нас забудут. Нужно что-то новенькое. Вот я и предлагаю поставить кулинарную оперу.
Все весело рассмеялись — Хрюкки сел на своего любимого конька! Не смеялась только утка. Она подошла вплотную к „великому артисту“, приблизила свой клюв прямо к его пятачку и грозно крякнула:
— Если ты будешь приставать к нам со своими глупостями и мешать нам возвратиться в Паддлеби, я откажусь тебя кормить. Пока я хозяйка в этом доме, ты у меня и корочки хлеба не получишь.
— Не сердись, — миролюбиво сказал поросенок, — я там и для тебя роль придумал. Самую главную, хотя моя роль будет чуть-чуть главнее. Ты будешь готовить все те блюда, которые я буду съедать на сцене.
— Ты опять за свое? — вконец разъярилась утка. — Ну что же, пеняй на себя!
— Погоди, Крякки, — мягко остановил ее доктор Дулиттл. — Давай сначала выслушаем его до конца.
Опасаясь взбучки, поросенок прихватил свои яблоки и пересел поближе к доктору.
— Правильно, господин доктор, — сказал он, когда почувствовал себя в безопасности, — Сначала выслушайте меня до конца. Это будет веселая, забавная опера в четырех действиях и с увертюрой…
— И все же я не понимаю, — перебил поросенка доктор Дулиттл, — как можно сочинить целую оперу об одной лишь еде.
— А там будет не одна еда, там будет много еды, — возразил поросенок. — Столько, чтобы хватило на все четыре действия. Сначала будет увертюра. Почему я так люблю заходить на кухню к Крякки, когда она готовит?
— Чтобы стащить до обеда капустную кочерыжку! — хихикнул О’Скалли.
— И вовсе нет. Дело в том, что звон кастрюль, стук ножа, шипение масла звучат как музыка. Вот это и будет у нас увертюрой. В первом отделении на сцену будут выносить закуски — салаты, редиску, огурцы, — да мало ли что еще родится в качестве закуски! Тут же прозвучит квартет ножей и вилок. За стол сядут четыре человека и в такт, слаженно, станут работать ножами и вилками Божественный, нежный перезвон столовым приборов! Зрители прослезятся!
Поросенок даже мечтательно прикрыл глаза.
— Не так уж и плохо, — согласился с ним Джон Дулиттл, — а дальше что?
— Второе отделение начнется с супов. Они будут кипеть, булькать, ворчать на огне. А потом их подадут на стол.
— А танцев в твоей опере не будет? — удивился Скок. — В ней будут только жевать и жевать?
— Ну, конечно, будут. Во втором отделении у меня будет танец салфеток. А в третьем — марш официантов. В ливреях и с подносами в руках они будут ходить вокруг меня. На каждом подносе два-три блюда, я сижу посреди сцены, а официанты ходят и ходят вокруг…
— А голова у тебя не закружится, Хрюкки? — язвительно спросил О’Скалли.
— Не беспокойся, я привычный, — продолжал поросенок. Он так увлекся, что даже не замечал, как остальные звери посмеиваются над ним. — А в четвертом действии настанет время пирожков, тортов, мороженого и фруктов. А чтобы раззадорить публику, по залу будут носить блюда, чтобы зрители почувствовал» запах.
— Это ты здорово придумал, — хмыкнул О'Скалли, — зрители будут нюхать, а ты будешь есть…
Но поросенок уже ни на что не обращал внимания.
— А какие там будут арии! «Булькай громче, мой котелок…» Или вот еще — любовная песня…
Хрюкки встал на задние ножки, скрестил передние на груди, закатил глаза и пронзительно завизжал по-поросячьи: