Опера доктора Дулиттла. Зоопарк доктора Дулиттла

Первые дни глаза у нас не открываются, поэтому мы сидели, ничего не видя вокруг, и только разевали рты, когда родители нас кормили. А они были очень заботливые и любящие и кормили нас по четырнадцать раз на дню.

— Вот бы мне так! — мечтательно вздохнул Хрюкки. — Меня никогда так не кормили.

Доктор Дулиттл строго посмотрел на поросенка и сказал:

— Ты очень плохо воспитан, Хрюкки. Невежливо перебивать других.

И он снова повернулся к Пипинелле и спросил:

— А как же вы узнавали, что родители принесли вам еду, если у вас еще не открылись глаза? Не могли же вы все время сидеть с раскрытыми ртами?

— У нас было очень уютное гнездышко, которое соорудила нам мать, — отвечала Пипинелла. — Как только родители усаживались на край гнезда, мы догадывались об этом по легкому ветерку от их крыльев и сразу же разевали рты.

Я не раз в своей жизни видела человеческих детенышей — они сначала открывают глаза и только потом учатся говорить. У птенцов все наоборот: они еще ничего не видят, но уже щебечут.

— Какие глупости! — опять перебил ее Хрюкки. — О чем вы можете щебетать, если еще ничего не видели? Весь ваш щебет выеденного яйца не стоит.

Канарейка смерила поросенка презрительным взглядом и сказала:

— В этом-то и состоит разница между птенцами и поросятами. Мы с закрытыми глазами понимаем больше, чем вы с открытыми. Наверное, мы рождаемся с запасом ума, а вам еще надо его набираться. Хотя многие из нас, — при этих словах она многозначительно взглянула на Хрюкки, — похоже, никогда его не наберутся.

Однако давайте вернемся к птенцам. Я ведь собиралась рассказывать вам о них, а не о поросятах.

О чем же мы говорили, пока сидели слепые в гнезде? Каждый из нас по-своему пытался представить себе окружающий мир, и мы рассказывали друг другу, что же увидим, когда наконец откроем глаза.

Как известно, у людей есть пять чувств: они слышат, видят, различают вкус и запах, воспринимают предметы на ощупь. У нас, у птиц, есть еще шестое чувство. Что это такое, очень трудно объяснить. Мы словно угадываем, что нас окружает. Это чувство развилось у нас, пока мы сидели слепые в гнезде.

Мы слышали, как шуршат мыши под полом, как ветки деревьев стучат в окно.

— Сегодня дует сильный ветер, да? — спрашивали мы отца.

— Очень сильный, — отвечал отец. — Он дует с севера. Только северный ветер сгибает ветки жасмина так, что они стучат в окно. Прочие ветры сгибают жасминовый куст в другую сторону.

Вот так, по мелодии, которую ветки выстукивают на оконных стеклах, мы узнавали, откуда дует ветер.

Благодаря шестому чувству мы знаем, где искать корм, где и как вить гнезда, в каких краях спасаться от холода. И все это мы узнаем неизвестно как.

И вот наступил волнующий день — мы открыли глаза. До сих пор для меня осталось загадкой, как мы узнали, что следующим утром наши глаза откроются. Мы не спали всю ночь, ждали. Каждому хотелось быть первым, первым увидеть окружающий нас мир.

То, что мы увидели, по правде говоря, разочаровало нас. Вместо зеленого луга и тенистого леса мы увидели прутья клетки, а за ними просторную комнату. Итак, наш мир был ограничен не только клеткой, но и стенами дома.

В комнате были цветы в горшках, пальмы в кадках и несколько других клеток с птицами. Днем в комнате хозяйничала женщина. Она сметала пыль, натирала до блеска полы, приносила нам корм. Сначала мы, птенцы, подумали, что женщина — наша хозяйка, но потом поняли, что это не так. Вечерами к нам заходил мужчина. Он проверял, чистые ли у нас клетки, сыты ли мы, есть ли у нас вода, и, если что-то было не так, он бранил женщину. Он-то и был нашим хозяином.

Он был добрый человек и хотел, чтобы нам у него жилось хорошо.

Со временем мы поняли, чем занимался наш хозяин, — он разводил певчих птиц и очень гордился, если его питомцы оказывались лучше других.

В комнатах рядом, по-видимому, тоже жили птицы, потому что время от времени оттуда доносились трели. Иногда наш отец переговаривался с соседями за стеной. Как правило, они беседовали о домашних делах, о качестве зерна, о том, что сегодня налили слишком холодную или слишком теплую воду, и о прочих пустяках.

В нашей же комнате подле нас висела еще одна клетка с канареечной семьей. А у них росли малыши. Каждое утро наша мать оценивающе смотрела на соседских птенцов и говорила отцу:

— Боже, что за уроды! А наши дети — ну просто красавчики!

Если напрячь слух, то можно было услышать, как мать соседского выводка говорила то же самое своему супругу.

У нашего хозяина были дети — двое мальчиков. Иногда они приходили к нам в комнату, глазели на нас, угонит и крошками сладкой булки. Старший мальчишка просовывал свой палец сквозь прутья клетки, а на пальце у него лежала самая большая и вкусная крошка. Поначалу мы опасливо жались к противоположной стене клетки, но потом осмелели и ловко склевывали крошки с пальца. Мальчишка при этом задорно смеялся, а мы отвечали ему благодарным щебетом.

Дети часто играли на полу своими человеческими игрушками, а мы внимательно наблюдали за ними. Нам было весело смотреть на их игры, и мы всегда радовались, когда дети приходили к нам.