Оперативная карта

Он как-то весь обвисает на своем постаменте, точно он без костей, утратил всякую устойчивость, вот-вот осядет. Его выразительные карие актерские глаза прикованы к чему-то в зале.

Слава следит за его взглядом…

Да что же это такое? Быстров! Да как он может, что за безрассудство… Но какое великолепное безрассудство! В эту минуту Слава знает, кого напоминает ему Быстров. До чего ж он похож на Дубровского! На любимого Дубровского!

Степан Кузьмич сидит в глубине зала у раскрытого окна и не сводит взгляда с Андриевского. Так вот они и смотрят друг на друга, Степан Кузьмич на Андриевского, как змея на кролика, и Андриевский на Быстрова, как кролик на змею.

— Говорите же, — негромко, но достаточно внушительно командует Андриевскому Кияшко.

Легко ему командовать! А если Андриевский не может?..

Никогда еще Виктор Владимирович Андриевский не оказывался в таком ужасном положении. Он пропал! Двум смертям не бывать, одной не миновать, а он очутился меж двух смертей, между Быстровым и Кияшко.

— Гаспада…

И захлебнулся. Единственное, что он может сказать: гаспада, я пропал! Но недаром он адвокат. Находит выход и как невинность соблюсти и как капитал приобрести. Обмякает, оседает и… падает в обморок.

Хватается рукой за сердце и падает — не так, чтоб очень ушибиться, при его росте упасть навзничь — разбиться, опускается, присаживается и уж затем растягивается на полу.

— Воды! Воды! — кричит курносая Ниночка Тархова, выхватывает из чьей-то протянутой руки стакан, набирает воду в рот и торопливо прыскает в лицо Андриевскому.

Но все смотрят не на Андриевского, а на Быстрова, и Кияшко смотрит со сцены, и кто-то наклоняется из-за кулис и шепотом объясняет кто это, и Кияшко хватается за кобуру.

Но тут мужиков точно ветром из окна пригибает, а сам Быстров берется за подоконник и в мгновение ока скрывается в просвете окна.

Кияшко с револьвером в руке бросается к двери. Заперта! Бросается к другой. Заперта! Ринуться через толпу и выпрыгнуть в окно не рискует, боится повернуться спиной… Он кричит, зовет! Кияшко хоть и не собирался нарушать демократию, но на всякий случай припрятал несколько солдат, они выбегают из угловой комнаты, что позади зала, наваливаются на двери, те не поддаются. Шум, суета, только что не паника… Теперь Слава понимает, зачем понадобились Быстрову ключи. Пока кто-то из солдат вылезает в окно, пока выламывают одну из дверей, Быстрова уже след простыл, поминай как звали, ищи ветра в поле!

Тем временем Андриевский приходит в себя, говорить он решительно не может, однако Кияшко требует провести выборы.

Армия одобрила кандидатуру Устинова, но не может же Кияшко приказать его выбрать. Армия за свободное волеизъявление, у самого Кияшко на примете лишь одна эта кандидатура, да и ее он плохо запомнил в лицо…

— Филипп Макарович Устинов? — вопросительным тоном возглашает ротмистр Кияшко. — Попрошу вас сюда!

Филиппу Макаровичу страсть как не хочется вылезать, но и не спрячешься, все смотрят на него, и он не торопясь поднимается на сцену.

— Слушаю, господин начальник.

— Мы тут советовались с народом, есть мнение выбрать вас…

Филипп Макарович пугается, все эти ротмистры, поручики и полковники как пришли, так и уйдут, а со Степаном Кузьмичом жить, пожалуй, еще и жить, лучше хлеб с водою, чем пирог с бедою.

— Какой из меня старшина, я и грамоте-то не очень…

— Народ лучше знает!

Филипп Макарович вспоминает, как с полгода ходил в председателях потребиловки, при ревизии в лавке обнаружилась недостача, совсем незначительная; без лишних разговоров Устинов ее тут же погасил, но сейчас о ней стоит напомнить.

— Да и недостача была у меня… — Нет, не пойдет он в белые старосты, голова дороже почета. — Слаб я, господин офицер.

— Это уж нам решать, справитесь или не справитесь…

— Не поняли вы меня, не на работу слаб, на руку…

Мужики видят, Устинов не рвется в начальники, он умеет ладить с людьми, не хотят его приневоливать.

— Правильна! Правильна! — кричат из зала. — Была у него недостача!

Кияшко понимает, что нельзя выбирать человека с подмоченной репутацией.

Веселого в этом, собственно, мало, но мужикам весело, тон задал отец Михаил, потом балаган с портретом, обморок Андриевского, на серьезный лад не настроишься…

— А кого бы вы предложили? — обращается Кияшко к собранию.

Выкрикивают несколько фамилий, но эти фамилии что-то не очень стремятся к власти, все отказываются, у одного в печенках боль, у другого в ногах, а у третьего и в ногах и в печенках. Надо назвать такого, кто не успеет двух слов связать, покуда его женят.

— Фролова! Фролова!

— Правильна, Кондрат Власьича!

Кондрат Власьич хозяин самостоятельный, ничего не скажешь, но из него даже в праздник, когда он бывает пьян, двух слов не вытянешь, а трезвый он вообще не откроет рта.

— Кондрат Власьич, просим.

— Просим, просим!

— Да чего там, мужики, подавай за его…

Фролов сбычился, запустил руку в штаны, корябает себе бедро, только сивая борода ходит вверх-вниз, вверх-вниз…

Насилу собрался:

— Граж-дане…

Куда там… Другого слова произнести не успел, как выбрали!

— С тебя магарыч, Кондрат Власьич…

— Да я…