Оперативный простор (СИ)

— Саша, — заговорил я, и он удивлённо вскинулся — видимо, не привык, чтобы я, а вернее прежний Быстров, так его называл, — брось позировать! Я здесь по просьбе Кати. Она страшно переживает за тебя, боится, что тебя приговорят к тюремному сроку — а это лет восемь-десять. И, поверь, следственный изолятор по сравнению с настоящей тюрьмой — пансионат благородных девиц.

— Ничего, и в тюрьме живут люди, — усмехнулся Александр. — И не надо меня пугать: я уже пуганный, и все эти ваши большевицкие штучки-дрючки мне хорошо известны.

— Пенитенциарную систему придумали не большевики, — заметил я.

— Пеницитарную… надо же какими начитанными стали «товарищи», — фыркнул он. — Георгий, не трать на меня время, иди домой к сестре. Успокой её, скажи, пусть не волнуется.

— Сам-то понял, чего просишь? Давай поговорим как два нормальных человека, — я чуть было не ввернул «мужика», но вовремя спохватился и заменил слово на более нейтральное.

Мой родственник явно был голубых кровей и белой кости. Весь облик был пронизан аристократичностью и дворянством. Это не стирается за год или два. Даже СИЗО не поколебал Александра.

— Это как?

— Да так: скажи мне сначала — ты убивал Хвылина или нет?

— Мерзавец был достоин смерти, но я к его убийству не имею ни малейшего отношения, — сказал Александр.

Мне понравилась твёрдость, с которой он произнёс эту фразу. Он не был похож на талантливого актёра и явно говорил правду.

Я почувствовал, как груз падает у меня с плеч. Одно дело — спасать невинного человека, и совсем другое — отмазывать убийцу. Тем более, второе я точно не собирался делать и никогда бы ни сделал, даже в ответ на все мольбы и просьбы Александры.

— Я тебе верю, Саша.

— Надо же, — дёрнул подбородком он. — А вот следователь почему-то считает совершенно иначе. И что-то мне подсказывает, что он в этом деле главный.

— Решать следователю, не спорю, — подтвердил я. — Но даже его можно переубедить — тут уже ты поверь моему слову. И ты здесь самая заинтересованная сторона. Так какого хрена ты, Александр, не говоришь, где был и что делал в момент убийства?

— Да потому что не могу, не имею права! — взорвался он.

— Саша, ты дурак? Тебе влепят десятку, отправят в края, где бродят одинокие и злые былые медведи, не факт, что ты выживешь там — твоими сокамерниками будут не вчерашние офицеры, купцы или чиновники… Нет, тебя посадят к уркам, которые будут издеваться над тобой, доводить тебя до срыва — они прекрасно чувствуют, что ты другой, что ты намного лучше и чище их, а таких нигде не любят!

— Ты говоришь так, словно сам отсидел эту пресловутую десятку! — в сердцах бросил Александр.

— Твою мать! Саша, я не понимаю, что такого нашла в тебе моя сестра и какого хрена она выбрала себя в мужья такого придурка?! Я — сыщик, работаю в уголовном розыске, я прекрасно знаю, кто и как сидит. И, если я что-то говорю на этот счёт, то не ради красного словца, а опираясь на свой жизненный опыт. Ты — гордый и упрямый, тебя будут чмырить — надеюсь, ты понимаешь или догадываешься, что означает это слово! Сломать можно любого человека — даже такого упёртого как баран, вроде тебя! Но… но даже если ты станешь исключением из правил, выживешь, освоишься — всё равно восемь-десять лет будут вычеркнуты из твоей жизни. Ты сможешь увидеть Катю, только если вам разрешат короткое свидание. А когда выйдешь на волю, обнаружишь, что лучшие годы жизни потрачены впустую, что здоровье ушло навсегда и ты — никому не нужная и никчёмная развалина без малейших перспектив, — я старался вложить в голос максимум убедительности и красноречия, намеренно перебарщивая и сгущая краски. — И всё это ради каких-то непонятных вещей! А в это время убийца останется на свободе и быть может лишит жизни других, ни в чём неповинных людей. Ну, скажи мне, Саша, оно того стоит?

Я видел, как бледнеет Александр, как учащённо дышит и как ходит туда-сюда кадык на его горле. Я очень надеялся, что моя эмоциональная речь, мой посыл дошли до него, заставили изменить точку зрения, что он станет заколебаться, хорошенько обо всём подумает и…

— Всё, что я мог сказать — рассказал! — срывающимся голосом произнёс Александр.

Чувствовалось, что ответ стал для него трудным решением, и всё-таки он его принял

— Ты, идиот? Ты подумал, что я скажу твоей жене?! — хотелось дать ему по морде, врезать под ребро, свалить на пол и лупить-лупить ногами, пока из открытого рта не потечёт ржаво-красная юшка.

— Скажи Кате, что я её очень и очень люблю, — спокойно ответил Александр.

Меня охладила его ледяная уверенность, она подействовала на мой разум.

Я одёрнул себя: как бы ни близка была мне Саша, нельзя давать волю чувствам и поддаваться эмоциям. Быть может во мне бурлила горячая кровь и молодой темперамент настоящего Быстрова — в той жизни я бы вёл себя совсем иначе.

— Она, кстати, тоже тебя любит и тоже просила передать это на словах, — произнёс я. — Ты — главная радость в её жизни. Она не может без тебя.

— Я не могу без неё тоже, но всё равно буду молчать.

Я вперил в него изучающий взгляд.