Операция «Анастасия»

— Вадим Николаевич! Вадим! А вы всех женщин называете — сестренка?

— Нет, — белозубо усмехнулся он. — Только хороших! А с плохими я не вожусь… — И невольно кашлянув, смущенно добавил:

— Вообще-то меня Глебом зовут… А Вадим — это вроде как легенда…

Настя изумленно вскинула брови и тотчас лукаво улыбнулась.

— А я Настя… Анастасия, — в шутку представилась она. — Будем знакомы, Глеб!

— Будем, сестренка! — с радостью воскликнул он.

— А откуда вы родом? — осторожно поинтересовалась Настя.

— Воронежский я… Хутор наш звался Раздольный. Только сейчас ничего от него не осталось… Родители померли. Друзья разъехались кто куда…

— И конечно, служили в армии?

— Ясное дело, служил, — пожал плечами Глеб. — В спецвойсках! А теперь вот уволен за ненадобностью…

— А живете вы где? — с интересом допытывалась Настя.

— Да где придется! Я ведь, сестренка, птица вольная… Куда захочу — туда и лечу…

— Так вы что же, — сочувственно вырвалось у нее, — совсем один?!

— Ну, это как сказать! — с усмешкой прищурился Глеб. — Раньше был один, а теперь как будто не совсем…

Почувствовав, что краснеет, Настя смущенно отвернулась к морю. Это могло бы показаться странным, но и она испытывала в эти минуты то же самое. А может, так и должно быть?

— Мама! Мамочка! Дядя Вадим! — спохватившись, воскликнула загоравшая на корме Зайка. — Там дельфины! — И вскочив на ноги, бойко прискакала на капитанский мостик. — Смотрите, они нас догоняют!

— Это к счастью, — загадочно произнес Глеб, любуясь волнообразным полетом скользящих по обоим бортам катера лоснящихся морских красавцев.

— А почему, дядя Вадим? — не унималась Зайка.

— Потому, что кончается на «у»! — передразнил ее Глеб. — А вообще — старинная морская примета!

Порезвившись вокруг, веселая стайка дельфинов постепенно отстала и вскоре скрылась из виду.

— А куда мы поплывем, капитан? — зорко всматриваясь вдаль, беззаботно спросила Зайка.

— Куда глаза глядят! — с улыбкой ответил Глеб, поворачивая штурвал. — Земля, Заяц, такая большая!..

— А можно мне попробовать? — внезапно спросила Настя и робко положила руки на штурвал.

— Валяй, сестренка, рули! — отступив немного назад, задорно отозвался Глеб.

Приняв на себя небольшое штурвальное колеса, Настя восторженно обернулась через плечо и, встретив улыбающийся взгляд Глеба, смущенно опустила длинные ресницы.

— Держи крепче, сестренка… — дрогнувшим от волнения голосом мягко произнес он. — И гляди в оба!

И в тот же миг Настя, вздрогнув от неожиданности, ощутила, как его горячие крепкие руки уверенно легли на штурвал поверх ее рук, и с замирающим сердцем почувствовала на своей шее волнующее дыхание Глеба. Но не отстранилась и не отступила. А напротив — доверчиво прильнула спиной к его могучей широкой груди и мягко запрокинула голову ему на плечо.

Поминутно ожидая телефонного звонка, Глеб, охваченный не испытанной доселе полнотою чувств, наклонился к ней, встретив полный доверчивой нежности лучистый взгляд Насти…

Как это было упоительно и прекрасно — чувствовать себя единым целым с открывшим тебе свои объятия и душу сильным искренним человеком! Никогда прежде Настя не испытывала ничего подобного. Единственное, о чем ей оставалось еще мечтать — это чтобы так продолжалось вечно. Чтобы никогда не кончалось это чудесное солнечное плавание и вовек не разомкнулись их сплетенные воедино трепетные руки…

Эпилог

И вновь пожаром заполыхало над Москвой бабье лето. В багрец и золото разукрасились ее парки и бульвары. Заалели закаты. Закружилась паутина. Новым блеском просияли маковки старинных церквей. Умиротворением и грустью дышало в неподвижном воздухе остывающее эмалево-голубое небо. Последним теплом согревали беспокойные человеческие души восковые солнечные лучи.

В один из таких проникновенно чудных сентябрьских дней в своей московской квартире самозабвенно, по русскому обыкновению, пил водку одинокий и несчастный немолодой мужчина. Был он основательно небрит и одет чрезвычайно неопрятно. Столь же неопрятно выглядела и его запущенная квартира. И нужно было хорошенько присмотреться, чтобы узнать в этом опустившемся, безнадежно спивающемся человеке бывшего преуспевающего сотрудника престижных фирм, а также неизменного любимца прекрасных дам Константина Сергеевича Квашнина.

А как же открывавшиеся перед ним безоблачно радужные перспективы? Как же пламенная любовь той, которой он безраздельно отдал свое нежное преданное сердце?

Увы — обо всем этом лучше было не спрашивать Константина Сергеевича. Ибо открывшаяся со временем неизбежная правда оказалась на поверку столь неприглядной и прозаичной, что рассказывать об этом было не только тяжело, но и совершенно излишне. Одного взгляда на нынешнее состояние вчерашнего баловня судьбы было, в сущности, вполне довольно, чтобы постичь всю горечь постигшего его разочарования.