Операция без выстрела

Природа творила чудеса. Где только не было первых весенних цветов: и в сочной траве, и на схронах, и вокруг них, и на берегу ручья, который весело журчал меж зеленых берегов и бежал в древний еловый бор.

Поддавшись весеннему настроению, Мамчур едва удерживался, чтобы не поделиться своей радостью с Бегунцом, которого, чем дальше, тем больше угнетали тяжкие раздумья.

А радость Миколы и вправду была велика. Вчера под дикой грушей, куда через несколько месяцев наведался снова, он нашел отцово письмо и записку от Тарасюка.

«Спасибо, товарищ полковник, — написал в ответ Микола. — Впервые вижу батьков почерк. Писать ему не часто доводилось. Прошу вас: сохраните, если можно, это письмо. Для меня оно реликвия. Надеюсь, что встречусь с родными после операции, если доживу до этого дня.

Что-то мы долгонько тут засиделись. Правда, «П» намекнул о путешествии. Думаю, снова двинусь под Зеленое. Об этом дам знать дополнительно, в следующем сообщении».

Но время шло, а Песня не торопился посылать Мамчура на пункт связи. С помощью своего боевика Серого он сделал несколько попыток установить контакты с бандой, которая весной должна была появиться на Львовщине.

— Как, что-нибудь есть? — спросил Микола Серого, когда тот вернулся с Сокальщины, где были оборудованы тайники для переписки.

— Нет ничего, — развел руками боевик, — но надеюсь, в следующий раз придем с вестью.

— Ты смотри, не вздумай на кого-нибудь напасть по дороге, — предупредил Мамчур Серого. — Это вызовет активность органов в районе и усложнит нашу работу.

— Да знаю я, знаю, — кивнул боевик, — но ты пойми, где Сокальщина, а где мы, — и спустился в бункер Песни.

Такое предостережение не было излишним. Серый мало ценил человеческую жизнь. Душу он имел черную. Властный, жестокий, настоящий мародер, которому бы только насиловать, убивать, издеваться, — он уже не думал, суждено ли ему принять кару или награду за свои поступки. Мог застрелить любого, повесить, зарубить по приказу зверхника, из мести или даже для того, чтобы покрасоваться перед остальными бандитами своим «молодчеством».

Напарник Серого, Бидак, был ниже ростом, щуплый, но тоже крепкий и жилистый. С его лица не сходило выражение тупой и глубокой тоски, сходной с той, которая охватывает в клетке зверя, вспоминающего свободу. Мамчуру не раз приходилось слышать о нечеловеческой жестокости бывшего эсэсмана Бидака, но, зная его чрезмерную болтливость, он при встречах требовал:

— А ну исповедайся, грешник. Небось снова что-нибудь натворил?

И тот охотно рассказывал про «подвиги» националистов всех рангов, в том числе и Песни. Но в присутствии проводников боевик держал язык за зубами.

В тот вечер никого не было рядом, и Бидак, посмаковав подробности нескольких кровавых оргий друзей-«сечевиков», назвал координаты известных ему пунктов тайной переписки на Сокальщине. Со слов Бидака выходило, что банда, о которой говорил Песня, должна была установить контакты с проводником Срибным, который скрывался где-то на Сокальщине и пользовался теми же тайниками.

Эти и другие сведения Микола передал полковнику Тарасюку. Назначил время и место будущей встречи.

В поход на Зеленое Мамчура и Бегунца напутствовал Ильчишин. Мрачный и сердитый, он гневался за каждую мелочь. Причина его плохого настроения была проста: он уже дважды выходил на связь с разведцентром, передал запасной пароль, и, хотя там убедились, что все идет без обмана, снова стали выговаривать за пассивность. Всякий раз этим кончался разговор. Ильчишин срывал свою злость большей частью на боевиках.

— Ты и вправду ведешь себя с ними паршиво, — при случае заметил Песня. — А от них многое будет зависеть в дороге. Потерпи, друже, недолго уже осталось. Еще недели две — да и двинемся с богом.

Слова проводника подействовали на эмиссара. Он стал мягче относиться к Серому, Бидаку, Шулике и Бегунцу. Обещал даже каждого из них отблагодарить за верную службу нашивкой командира УПА. Когда Мамчур рассказал об этом Песне, тот захохотал:

— Говоришь, испугался мюнхенский проводник? Хорошо, друже. Пускай знает наших!

Но и Ильчишин не пропускал случая поучить местного проводника. Несколько дней спустя зашел к нему в бункер и сказал, что у него деликатное дело, поэтому хочет побеседовать без свидетелей, с глазу на глаз. Когда Серый и Бидак оставили их одних, эмиссар начал раздраженно:

— Прости, но я вынужден предостеречь тебя. Если ты будешь таким беспечным, так не сегодня завтра нас всех перебьют.

Песня побледнел, остро глянул на Ильчишина:

— Не мотай душу, говори, что случилось.