Операция «Гадюка»

Следующее занятие с нами вел человек из штаба. Тот самый усач во френче, который нас встречал. Он представился начальником армейской разведки.

Мне он показался человеком нормальным, с узким усталым лицом, к которому пошло бы пенсне. Нарушали этот образ свисающие по сторонам рта светлые усы.

Мы сидели в нашей столовой, он расстелил на столе большую карту и пытался выяснить, кто из нас имеет опыт работы с картой. С картой здесь сталкивались все, кроме самых тупых. В конце концов, мы ветераны, а не новобранцы. За каждым есть дела покруче тех, что снились нашему идеологу майору.

Я старался понять, насколько карта соответствует действительности. Для обучения порой используют — везде, даже в настоящих штабах — условные карты. И штабные игры можно устраивать на них. На самом деле этой деревни Переплюевки и речки Ремейки на свете не существует, а высоту Кривую можно взять лишь в воображении.

Карта была крупномасштабной, на ней читались даже траншеи и отдельные укрепления, три или четыре деревни, река с притоками, стандартно указывались высота холмов и крутизна речной долины, дороги, большей частью проселочные. Лишь одна дорога проходила прямо через всю карту — это было шоссе, превращавшееся прямо у обреза карты в улицу окраины города. К сожалению, самого города на карте не оказалось. Он был на другом листе.

Как я и предполагал, карту читали почти все. Не считая мужичка, который либо никогда не видел карт, либо умело притворялся. И Цыгана. Но я думаю, что он еще не пришел в себя.

Ким был сдержан, как будто не хотел открываться больше, чем нужно. Благо в основном вопросы были простыми, они касались условных обозначений, масштаба и прочих пустяков.

Затем штабист как бы начал повторять вопросы, но теперь каждый таил в себе маленький подвох. И передо мной сразу встала проблема: показать, что я понял его игру, или остаться в положении рядового необученного. Сначала вопрос был задан незаметному мужичку, который сразу попался в ловушку. Я взглянул на Кима. Зоркий глядел на палец мужичка, бессмысленно бродивший вдоль линии укреплений, и я вдруг понял, что его беспокоит та же проблема, что и меня, — выдавать себя или затаиться.

В то же время я рассуждал: сейчас идут испытания не для того, чтобы от нас избавиться. Те, кто хорошо стрелял из лука, получили луки и стали стрелками, очевидно, попали в элиту этого войска.

Штабист с печальным лицом вряд ли хотел выявить среди нас офицеров и тут же их расстрелять. Может быть, наоборот? И скорее всего наоборот — ему требовались младшие офицеры, у которых в памяти сохранились правила игры.

Дошла очередь до Кима.

Ким выслушал вопрос и с вежливой улыбкой отказался принять шоссе за железную дорогу и осмелился поправить разведчика, который откровенно ошибся на порядок в определении расстояния между позициями.

Ну что ж, подумал я. Последуем его примеру.

Что я и сделал. Притом, руководствуясь старинной наукой, которая некогда именовалась физиогномистикой, постарался быть похожим в глазах штабиста на его сына, если таковой имеется, и на его мечту о сыне, если такового нет.

Разведчик ничем не выдал овладевших или не овладевших им чувств. Помимо нас испытание в азах штабных дел выдержал розовощекий комсомолец. То есть он мог и не быть комсомольцем, но его рожа так и просилась на плакат.

Так прошли сутки.

Я не могу сказать точно, так как часы у нас отобрали на входе в эту обитель, и когда кто-то, очнувшись, попытался напомнить о часах, ему обещали их вернуть, когда будет можно. Из этого я сделал заключение, что здесь свои понятия о времени.

И все же у меня было ощущение прошедших суток, может, от страшной усталости в мозгу — нас опустошали, проверяли, наполняли, провоцировали, учили почти беспрерывно. Разок нас покормили — в том же зале, где мы должны были ночевать, покормили скудно — кашей с жидким чаем. Но и каша и чай были безвкусны, хотя это не вызвало ни у кого возмущения — во мне, да и, наверное, в остальных не было тяги к пище. Поели — и бог с ним, забыли.

Потом я помню, как в перерыве между занятиями либо беседами мы сидели в рядок на скамейке, протянутой вдоль стены нашей казармы. Кто-то курил. Мне курить не хотелось. Вообще-то я курю, особенно когда переживаю. А сейчас не хотелось.

Ким, сидевший рядом, произнес, глядя перед собой:

— Странно. Я знаю, что у меня в городе мать осталась. Точно знаю. А не могу ее вспомнить. Я стал бумажник искать — потом вспомнил, что, когда мы уезжали на это задание, у меня отобрали бумажник. У тебя тоже?

— И у меня.

— Жалко. Я не думал, что мы будем так близко от нашего города.

— А ты помнишь, как раньше воевал?

Ким нахмурился. Почесал серые, тугие космы, посмотрел на меня — глаза у него были прозрачно-зеленые, ослепительные глаза. На такой испитой роже и такие чистые глаза!

Он должен был бы спросить сейчас — где раздобыть выпивку. Но он не спрашивал об этом. Как будто и у него желания угасли.

— Раньше воевал? — повторил он мой вопрос. — Наверное, воевал. Я же многое помню, какие-то вещи — несвязные, но помню.

— Можно, дам совет? — спросил я.

— Давай.