Операция «Молот». Операция «Гадюка-3»

Это был, по правде сказать, весьма необычный предмет, который, будь он выставлен в любой другой витрине магазина любого другого города, привлек бы внимание прохожих. Даже самые замысловатые сооружения, которыми к Рождеству декорируют витрины фешенебельных столичных магазинов, не могли сравниться с этим по новаторству, простоте и откровенности. Посреди витрины в кресле-качалке восседал Лютер Хайетт. Он был без одежды и без сознания. Его руки и ноги были связаны, а какой-то шутник водрузил на его огромную голову — немного набекрень — рыжий парик. Его срамное место было прикрыто горкой измятых американских банкнот, и несколько случайных купюр торчали между пальцами ног и из-под забавного парика. На тот случай, если бы смысл сего символа оказался не вполне ясен зрителям, кто-то расшифровал его значение в сделанной губной помадой надписи на голой груди Хайетта.

Такую идею по достоинству оценило бы агентство «Дойл, Дейн, Бернбах»: ведь эта нью-йоркская дизайнерская фирма сделала себе громкое имя на оригинальных рекламных плакатах, отличающихся строгостью композиции и лапидарностью словесного решения.

А эта конструкция, безусловно, производила весьма яркий визуальный эффект, что же касается ее словесного решения, то трудно было придумать что-либо более лапидарное.

Обращенный к потребителю призыв, в сущности, состоял лишь из двух слов.

Простых, ясных, звучных.

Два слова — большими буквами.

НЕ ПЛАТИТЕ.

17

Граффити — вот как это называется.

Надпись не была сделана на стене общественного туалета и не содержала в себе тех исторических англосаксонских обозначений сексоэротических понятий, которые ныне столь браво используются нашими молодыми революционерами, бунтующими против меркантилизма, бездушного конформизма, расизма, империализма, против во все сующих свой нос фашистов среди тех, кому за тридцать, и против садистов, засевших во всех ученых заведениях и аптеках.

В Чикаго, Лос-Анджелесе или Лондоне эти два слова вряд ли сочли бы оскорбительными, но в Парадайз-сити они были сущей похабщиной. Пусть и не нецензурной бранью, но все равно эти два слова были, безусловно, непристойными и их намеренно использовали, чтобы взорвать общественное спокойствие и порядок. Вот почему было очень удивительно, что этот подрывной лозунг не возымел ожидаемого воздействия ни на полицейских, ни на пассажиров лимузина. Полицейские, вышедшие из патрульной машины, выглядели скорее слегка озадаченными и немного виноватыми, словно они пропустили «пенку», лишив тем родную команду малейшего шанса на выигрыш. Личный шофер Пикелиса только взглянул на витрину и тут же отвернулся. Дочь рэкетира взирала на поразительную мизансцену внимательно и спокойно, по всей видимости даже не подозревая, что это имеет некое отношение к ее отцу и косвенным образом к ней самой. Что же касается Джона Пикелиса, то его глаза раскрылись чуть шире и взгляд стал чуть пристальнее и чуть свирепее, чем обычно, но на его большом лице не отразилось ни тени эмоции. Он не выказал ни озабоченности, ни ярости — вообще никак не отреагировал.

«Осторожный, бестия, — подумал Карстерс. — Какой же ты невозмутимый и осторожный — что ж, и мне надо придерживаться той же линии».

— Что это значит? — однако вслух изумился красавец лазутчик.

Пикелис пожал плечами.

— Трудно сказать, — ответил он.

— Невинная шутка? Проделки молодых шалопаев? — предположил гость города.

— Сомневаюсь.

Подкатила вторая полицейская машина, и из нее показался Бен Мартон, прибывший обследовать место происшествия. Мельком посмотрев на витрину, он что-то сказал полицейским из первой патрульной машины, и те пошли в разные стороны. Один поспешил за угол — по-видимому, к черному ходу магазина, где мог стоять «на атасе» преступник, а второй патрульный решительно двинулся к дверям универмага и нашарил датчик охранной сигнализации.

Мартон узнал лимузин и подошел.

Пикелис нажал кнопку, и стекло задней двери «кадиллака» опустилось. Он заговорил первым:

— Мистер Карстерс, — ах, прошу прощения, Пи-Ти — только что спросил у меня, что это значит, — простодушно сообщил главный гангстер. — У вас есть какие-нибудь идеи, капитан?

— Пока ничего определенного, но я сил не пожалею, чтобы это поскорее выяснить, — пообещал Мартон.

— Если это своеобразный протест потребителей против непомерно высоких цен в этом универмаге, — задумчиво пробормотал разведчик, — то это и впрямь жест отчаяния.

— Это очень странно, — согласилась сидящая с ним рядом девушка. — Точно кадр из авангардистского фильма.

Мартон покачал головой.

— Наши потребители еще пока в своем уме, — рассудил он. — Это ужасно, просто ужасно. Похоже на выходку хиппи, но вряд ли кто-нибудь из этих желторотых негодяев мог бы так поступить с Лютером.

— Лютер? — переспросил Карстерс.

— Человек в витрине. Он же отставной полицейский. Его голыми руками не возьмешь. Ума не приложу, что могло произойти.

В этот момент полицейский из первой патрульной машины вошел в витрину из торгового зала и начал развязывать безжизненного Лютера Хайетта.