Операция «Немыслимое»

Отец понятливо усмехнулся:

— Ко мне недавно заходил один усатый человек в гражданском. Интересовался источниками дохода, частыми поездками в Россию. Еще ему хотелось узнать мое мнение о горбачевской перестройке и о месте Франции в новом мировом порядке. Жиль Бейон. Из Генерального директората внешней безопасности.

— Разведка что ли?

— DGSE — самая что ни на есть внешняя французская разведка.

— Тебе нужно поостеречься. Давай-ка я подключу к тебе кого-нибудь из людей Луиджи? Чтобы научили тебя кое-чему. А то сгоришь на какой-нибудь ерунде, а потом будем локти кусать. Не нравится мне твой знакомец из DGSE. Лучше бы его не было.

Векселя отправились в портфель на место «Огоньков», а я набрал Лу и быстро договорился с ним о выделении знающего человека для обслуживания интересов моего русского партнера.

Мистер Майцев уже собрался уходить, когда я вспомнил об идее, подсмотренной где-то на Востоке. То ли в Эр-Рияде, то ли еще где. И мне загорелось — я целый час убеждал отца, что совершенно необходимо открыть в России мусульманские банки. Дать им поработать и посмотреть, что из этого выйдет. Договорились, что стоит открыть по одному в Москве, Ленинграде, Ташкенте, Казани, Новосибирске, Алма-Ате и Горьком. Конечно, важно было бы сначала получить правовое основание подобным организациям, но в Союзе сейчас по заявлению Горби — разрешено все, что не запрещено. И значит, стоило хотя бы попытаться.

Отец уехал, а я задумался о том, почему мы говорим обо всем подряд, кроме того, что для нас действительно важно?

Странные мы, советские люди. Англичане могут часами разговаривать о футболе, скачках или погоде, выясняя ничего не значащие подробности, и в этих бессмысленных беседах они находят свой интерес. Французы, самая наглая, по мнению англичан, нация, без умолку говорят обо всем подряд ни на чем не фиксируясь. Итальянцы всегда готовы продать вам все, что угодно, даже если слышат о предмете ваших потребностей впервые. Но если происходит разговор между двумя русскими, то обязательно он скатится к политике, в которой ни один, ни другой, как правило, не понимают ничего.

Это тем более странно, что именно русские — самая аполитичная нация на свете. Мы постоянно держим фигу в кармане для властей и тех, кто по нашему мнению, «слишком умный», но редко пытаемся что-то изменить. Ведь, как нам всем кажется, «наверху все решено и украдено еще до нас».

В тех же Соединенных Штатах в сенаторы, конгрессмены и прочие губернаторы идут представители всех народностей большой страны. Там хватает бывших кубинцев, афроамериканцев, индейцев, армян, евреев, этнических греков, немцев, китайцев, японцев, шведов. Американский Сенат — самое пестронациональное сборище на свете, уступающее в этом отношении только Ассамблее ООН. Но искать среди них русских совершенно бесполезно. Их там нет. Сенатор-русский или губернатор-русский — это такой же нонсенс, как чернокожая женщина-Президент.

Такая же история в Израиле, Германии, Франции, Турции — повсюду, где оказываются эмигранты из России. Во все времена. Они отстраняются от политики, словно хороня себя, но если кто-то полагает, что вне активной политической орбиты русские занимаются чем-то иным нежели политика, то он сильно заблуждается. Только направленность этой политики очень своеобразная. Ничто так не занимает среднего советского человека с активной жизненной позицией, как справедливость в отношении намибийских негров. Справедливость — это всеобщий советский фетиш, взращенный в пионерских дружинах и на комсомольских стройках, выпестованный на субботниках и в партийных ячейках. Она у каждого немножко разная, но в целом необыкновенно жертвенная. В отличие от английской справедливости.

Ведь англичане серьезно считают, что наибольшей тягой к справедливости страдают именно они. Это верно во многом: тяга сильна. Только справедливость у них странная: все, что идет на пользу Альбиону — праведно, все, что умаляет его силы — порочно. Это особенное отношение выработалось долгой историей, когда Британия была единственной по сути доминирующей силой в мире и как-то в общественном сознании сложилось тождество: что хорошо Британии, то хорошо и миру. Времена явного превосходства давно ушли, а взгляды сохранились.

Но сказать честно, мне и самому не хотелось бы становиться американским политиком. Очень неблагодарная это работа — врать на голубом глазу избирателям, коллегам, всем подряд и обо всем подряд, но при этом сохранять для окружающих иллюзию своей искренности и многозначительности.