Операция «Ноев ковчег»

– Но ты ведь не зависнешь где-то между небом и землей, – отвечал Гавриил Тимофеевич. Уйти от мира, вовсе не значит удалиться от дел, даже в монастыре. Иное – забыть о тщеславных помыслах, порвать с тем кругом общения и интересов, который становится порочным. Это легко и тяжело одновременно. Мог ли Сергей не быть таким, каков он был? Мог ли не бороться с неправдой? Служить Отечеству. И ты тоже служишь, по-своему. Словом. А уйдешь – и тебе будет еще тяжелее, ты останешься в вакууме. А то и один против всех. А это – настоящее испытание, требующее огромного мужества. Которое без веры невозможно. С веры все начинается, ею же все и заканчивается… А что есть смерть? Сама по себе не добра, не зла. Естественный конец земной жизни, необходимая неизбежность для падшего человека. Смерть для христианина не страшна – Бог дал, Бог взял, – страшно что потом. Страшна для не верующих, ибо, если потом, за гробом – ничего, то надо бы здесь жить дольше, да и "жаба" душит: "Сколько всего накопил, а кому достанется?" Куда "за гробом" попадешь? Даже без "озера огненного" тьма, холод, одиночество на веки. Ужас!.. Не важно сколько прожил, важно как? Смерть имеет очень важный смысл, порою недоступный человеку: для скончавшегося это не конец, а начало, поэтому лучше говорить не "умер", а "успел", "представился". Потеря на земле может стать приобретением на небесах – появлением нового "воина небесного". Заступника нашего перед Господом. И сие осознание, после недолгой печали, ведет к тихой радости, усиливает Веру… Да, человек рожден на страдание. Легкую, быструю смерть надо еще заслужить. Скончаться в почтенном возрасте, в своей постели, в памяти, в окружении родных и близких и без мучений – подарок за жизнь правильную. Но и умереть на поле брани в расцвете лет – тоже счастье. А мученический конец для кого-то грехи многие смывает… А кто-то смерть призывает, а Бог не дает. Непросто все. Толя, ох как не просто. Сказано: "Будем мудры как змеи и просты как голуби", то есть умом сложны, но сердцем просты… Смерть не бывает случайной, – окончил старик. – Вот я все живу, значит, и то есть Промысел Божий.

Потом, к вечеру, когда они испили душистого чаю, Трубин продолжил:

– Сам Господь наш сказал: "Я есмь Альфа и Омега", то есть – Всё, Всё в этой жизни. Полнота. А буква – единица, частность, разделение, кирпичик слова. Слово – "глагол творящий". Сам Сын Божий есть Слово, Слово, а не буква! А то семантики, эти современные наследники каббалистов своим лжеучением вновь хотят сбить верующих с пути спасительного. Нам надо помнить: буква только часть целого, а не законченный акт, ставить часть выше целого нельзя. Слово – смысл, дух, жизнь. Помнишь: буква мертва, дух животворит. И каждый "словом своим оправдается…" А в Евангелии от Иоанна, любимого ученика Христа сказано: "В начале было Слово". А нам твердят о "букве закона"! Всё это выгодно "западникам", ветхозаветным, чтобы мы все жили не по благодати, а по законам, ими же и придуманным. А закон что дышло… В итоге получается власть не от Бога, а власть "сынов юристов". Поэтому-то каббалисты и слова полностью не писали – пропускали гласные, чтобы потом можно было всё толковать так, как им выгодно: букву нужную подставил и – порядок. Хитромудрые. Отсюда и основным законом жизни они для нас делают не Слово Божие, где ничего ни убавить, ни прибавить нельзя, а конституцию, которую каждый может подправлять с течением времени. Власть благовестную, благословенную подменяют властью самозванной, безответственном, властью желтой толпы, ее желаний. А истина, как известно, в толпе не живет!

Ночью Анатолию Киреевскому приснился сон. Он сидел в парке, у Москвы-реки, глядел на проплывающий теплоход, на котором было золотыми буквами написано "Святитель Николай", с него махали руками, а Киреевский отвечал тем же. И вдруг увидел Днищева, который шел к нему по аллее живой, красивым, как всегда улыбаясь, готовый отпустить какую-нибудь шутку, И выходил он как бы из арки взорванного дома, из тени – в свет.

– Ты что – живой? – удивился Анатолий.

– А разве не видишь? – ответил Сергей.

– Вижу. Да как-то странно.

– Тебе ли удивляться? Я, брат, ненадолго. Хотел только сказать, чтобы ты держался. Ведь я тебе и здесь помогаю.

– Я знаю.

– Ну и молодец. Ты умный, всё поймешь. Извини, мне пора. Я ненадолго. А нужно еще кое с кем пообщаться.

– Погоди! – пытался остановить его Киреевский, держа его ладонь в своей. – Хорошо с тобой. Расскажи что-нибудь.

– Не могу. Нельзя. Спешу. Не грусти, брат, еще увидимся… Анатолий смотрел ему вслед, а тот скрылся где-то за деревьями, будто растаял в воздухе.

И Киреевский проснулся от душивших его слез. Но это были слезы радости. Он сел на постели, оглядев низкий потолок мансарды, подумал: "Где я?" Потом вспомнил. Посмотрел на книжную полку, где стояла фотография Сергея Днищева с траурной лентой.

– Ты прости меня, – прошептал он. Вдруг он почувствовал какое-то тепло разливающееся в сердце. Его наполнили спокойствие и умиротворенность, на душе стало легко, будто в него вселилась добрая уверенная сила.