Операция «Остров Крым»

Каждый журналист считал своим долгом его заснять. Потом эти фото попадали в советские газеты. Немного ретуши – и мой похудевший полковник окончательно превращался в Кощея Бессмертного. В Крыму из него лепили героя, в Союзе – главное пугало. Особенно советских журналистов почему-то шокировала коричневая корниловская форма и «мертвая голова» на берете и шевроне. «Белофашисты» – так нас называли в газетах, которые Арт иногда привозил из Главштаба. На первых полосах дымились разрушенные аэропорты Одесской области, рыдали матери убитых солдат, укоризненно смотрели в небо гражданские, погибшие от случайных пуль и осколков во время уличных боев. «Одесса не простит!» Рядом заверстывали фото «белофашистского палача» – и готово дело.

Кошмарный вид Арта, столь полюбившийся советским писакам, имел причиной не столько депрессию и ночные бдения в Главштабе, сколько абстинентный синдром: с начала мая до конца «горячей» войны в Крыму он существовал на морфинсодержащих анальгетиках и успел подсесть. Отказался от таблеток резко, без заместительной терапии, если не считать таковой вино: покупали мы вроде бы на двоих, но пока я успевала выпить бокал, он приканчивал остальную бутылку. Не напивался: для среднего взрослого крымца пол-литра сухого – не доза. Но я никогда раньше не видела, чтобы он пил вино, как воду.

И я была бессильна перед этим. Поцелуи не лечат ран, а утешение… кто бы дал его мне самой? Мы могли только обнимать друг друга душными ночами, когда по всему Бахчи отключалось электричество, потому что основную электростанцию разбомбили, а резервные не выдерживали напряжения.

На Остров больше не падали ракеты и бомбы, но смерти продолжались: умирали раненые в госпиталях. Каждый день Арт приносил уточненные списки потерь.

– И что мы купили такой ценой? – не выдержала я однажды.

Мы сидели за столом в его кухне, я цедила свой первый бокал, а он наливал себе уже третий.

– Месяц без бомбежек, – сказал он. – Повезет, так недель пять.

В прогретой солнцем квартире без кондиционера мне стало холодно.

– Пять недель без бомбежек? Ты с ума сошел?

– Поверь, в текущей ситуации – это много.

Много? У меня сперло дыхание. За пять недель не наделаешь вертолетов, не восстановишь численность танков, не вылечишь раненых. Пять недель не стоили этих жертв!

– Что изменится за пять недель? Европа с Америкой вступят в войну? Да чхать они на нас хотели!

Арт улыбнулся.

– Помнишь, что писал классик? Знай себя, знай врага. Ты знаешь, насколько плохи наши дела, – но не знаешь, как дела у них.

– Их дела лучше наших, пока они могут себе позволить терять целые дивизии!

Он взял меня за руку и покачал головой.

– Ты хороший командир звена, Тэмми. И ты мыслишь как командир звена.

– Хорошо, объясни мне, что тут видит командир дивизии.

Он достал из портфеля очередную копию советской газеты и протянул мне.

Я обычно не читала такого рода заметки – в первую очередь потому, что не могда продраться через нечеловеческий стиль. Но теперь я сделала над собой усилие и начала выковыривать смысл из навозной кучи канцелярита. Смысл был простой – один из главных упырей, начальник КГБ СССР, «скоропостижно скончался». Ну и что? Смерть бровастого генсека не остановила войну, почему же смерть КГБшника должна что-то значить?

– Извини, я не разбираюсь в борьбе бульдогов под ковром…

– Этот человек был самым вероятным кандидатом на должность Генерального секретаря ЦК КПСС.

Для меня эта цыкающая и какающая аббревиатура звучала как имя ацтекского бога и не говорила ровным счетом ничего.

– Сейчас в верхушке идет борьба равновесных группировок, – продолжал Арт. – Они были неравновесными еще недавно, но Советская армия опозорилась полностью и выбыла из игры. Остались КГБ и ВПК.

– Еще одна аббревиация – и я кого-то стукну.

– Военно-промышленный комплекс.

– И чья победа поможет нам выжить?

– КГБ.

У меня возникло ощущение, что я разговариваю с Синей Гусеницей.

– Ты уверен?

– Тэмми… – У него на лице опять появилось «как-бы-это тебе-понятно-объяснить» выражение. По такому выражению лица очень хочется врезать. – КГБ, кроме всего прочего, занимается продажей советской нефти и газа за рубеж. И вот представь себе человека, который держит палец в большой бочке варенья, но не имеет права этот палец облизнуть. А сам при этом видит, что все вокруг жрут варенье большими ложками. Как долго продержится этот человек? Как скоро он попытается захватить ложку?

– Мы погибали ради того, чтобы кто-то из этих выродков захватил ложку?!

Арт смотрел мне в глаза не моргая, и как же неуютно было под этим взглядом.

– Нет, Тэмми. Кто-то из них должен захватить ложку, и тогда мы перестанем погибать.

…Новый советский лидер оказался похож на человека. Он даже пытался говорить без бумажки, и в первой своей речи ни разу не упомянул о Крыме, Одесской высадке и Керченском разгроме, но зато произнес слова «демократизация», «восстановление конституционных принципов» и «гласность».

Я не придала значения очередной смене девизов правления в СССР. Я не верила в людей, которые попытаются захватить ложку, и мне было страшно.

* * *