Операция отвлечения

"Даже Николай Николаевич выжидал – продолжал вспоминать император. Впрочем, может, на Бориса она повлияла, Ольга? Может быть…"

Очень хотелось как в детстве, прижаться лбом к холодному, остужающему, казалось, кипение мыслей оконному стеклу. Но на глазах у советников? Нет, разумеется. Слабость демонстрировать нельзя, даже им, самым надежным. Им в первую очередь, верность сохраняют сильным, никак иначе, против природы не пойдешь. Но нахлынувшие не ко времени воспоминания не уходили, мешая думать.

Почти два десятка лет назад, в тяжелейшем шестнадцатом, в браке Ольги и Бориса царь видел в первую очередь гарантии для любимой дочери. После эсеровского теракта, унесшего жизнь жены и наследника, он был внутренне готов к смерти от рук террористов. И оставить дочь одну, без поддержки не хотел. А Борис Владимирович стоял тогда в очереди наследников трона первым, в случае смерти императора, корона переходила к нему. Государь знал, что Борис, несмотря на все свои недостатки, цесаревну не бросит ни в каких обстоятельствах. Именно такого брака он и добивался.

Детей союз не принес, вместе супруги не жили. Княгиня не расставалась с отцом, стала фактически, вторым человеком в России, Борис погиб полтора года назад, когда террористы охотились на Ольгу. Дочь грустила не долго, и не сильно. И переживала скорее о допущенном теракте, а не супруге.

"Ее любимой героиней всегда была Екатерина Великая – подумал царь. В детстве обожала читать собственноручные мемуары императрицы, даже как-то заявила: "В век Екатерины Великой было немало красивых слов, но много и дела. Освоение Крыма, война с Турцией, строительство новых городов, успехи Просвещения…" Все верно. И она пошла по тому же пути".

Император не ошибался. Из склонной к философским рассуждениям девочки вырос жесткий, прагматичный и расчетливый политик. Дочь монарха поражала окружающих не только успехами в дипломатии и государственном управлении, но и практической, деловой сметкой. После войны Ольга Николаевна стала представителем отца в казенных предприятиях, в первую очередь – в конфискованных нефтяных компаниях. Которые по ее инициативе открыли филиалы за рубежом, в первую очередь в побежденной Германии. И сейчас, Николай знал это, судьба этих филиалов беспокоила княгиню в первую очередь.

"Еще и Глобачев ее поддерживает – вздохнул про себя царь. Впрочем, Константин Иванович всегда за жесткие меры выступал…"

Оторвавшись от окна, он повернулся к сидящим в кабинете и твердо произнес:

– Германский вопрос следует решать сейчас. Мне шестьдесят три года, и я не собираюсь оставлять эту проблему наследнику.

Он коротко взглянул на старшую дочь, и кивнул:

– Все вопросы, разумеется. Мы победили в Великой войне не для того, чтобы через десяток лет нас вышвыривали из Германии британцы.

8.12.1932. Между Санкт-Петербургом и Парижем.

Парижский поезд отходил в четверть одиннадцатого. Мягкий вагон, сияющая медь, обязательные плюш и бархатная обивка, дверь в купе с витражами из зеленого стекла, подобострастный проводник, немедленно предложивший чаю… поезда давно стали неотъемлемой частью жизни Гумилева, ездить приходилось часто, свыкся.

Ехали в купе вдвоем, попутчиком оказался отставной дипломат, старичок общительный, при том, несмотря на отставку, "в сферах" вращающийся. Гулькевич направлялся на воды в Карловы Вары, а в Париже собирался, как он выразился "проведать кое-кого из прежних знакомцев". Признав в Гумилеве человека своего круга, к секретам, как он полагал вполне допущенным – не всякий полковник жандармов, чина не скрывая, по Франциям разъезжает, бывший посол в Швеции и представитель при Лиге Наций на толкования подобных вещей нюх имел тончайший, выработал, иначе дипломату нельзя, Константин Николаевич ближе к Варшаве разговорился.

Завязавшаяся беседа перетекла как-то незаметно к большой политике, и бывший дипломат, с непременной оговоркой: "кому другому – ни-ни, но вы же, дражайший Николай Степанович, лицо доверенное, вам и можно", излагал вещи любопытнейшие, пусть с представлениями полковника и не вполне совпадавшие:

– …ну, капповский путч в двадцатом – это, по сути, авантюра – закончил Гулькевич с послевоенной Германией. Так, вспышка на фоне проигранной войны. И провалился он быстро, и воспользовались этим выступлением только союзники. Тогда ведь французы еще Рур занимали, а под это дело и во Франкфурт, Дармштадт, Ганау войска ввели на пять лет.

– Мы, кажется, тоже? – отозвался Николай Степанович. Если я правильно помню, две трети Верхней Силезии?

– Для нас дело не только в наказании пребывало! – назидательно поднял палец отставник. Это даже и не главное. У нас в двадцатом уже волнения среди фабричных начинались, без угля и стали, оставаться было никак нельзя. А Силезия это угольные шахты да сталелитейные заводы и есть.

Он помолчал, и практичным, уместным скорее, для купчика средней руки тоном, закончил:

– И недорого у немцев выходило.