Операция «Перфект»

Байрона отослали в какую-то школу на севере. У него сложилось впечатление, что отец просто не знал, как с ним поступить, а сам он даже не пытался сопротивляться. Точнее, просто решил смириться с судьбой. Друзей в новой школе он не заводил, потому что боялся им навредить, и вообще старался держаться особняком. Он вел себя так незаметно, что иной раз люди вздрагивали от неожиданности, обнаружив, что он, оказывается, в комнате. Из-за стремления быть незаметным и других странных привычек его стали высмеивать. Потом избили. Однажды ночью Байрон проснулся и почувствовал, что его куда-то несут, вокруг было много людей, слышался смех, его крепко держали бесчисленные, как ему показалось, руки, но он и не думал сопротивляться, просто лежал неподвижно, удивляясь, что почти не чувствует боли. Да, боль, в том числе и душевную, он теперь чувствовал крайне редко и порой не мог даже понять, почему так несчастен. Но знал, что очень несчастен, что ему плохо. Иногда он вспоминал мать, или Джеймса, или то лето 1972 года, но думать об этом времени было все равно что, проснувшись, пытаться вспомнить свой сон по каким-то жалким, не имеющим смысла обрывкам. Лучше было вообще ни о чем не думать. Каникулы Байрон провел в Кренхем-хаусе в обществе Люси и разных нянек, без конца сменявших друг друга. Отец приезжал редко. А Люси теперь предпочитала общаться не с Байроном, а со своими друзьями. Потом он вернулся в школу и вскоре провалился на экзаменах. Его письменные работы были признаны убогими. Никому, похоже, не было дела до того, какой он на самом деле – умный или глупый.

Через четыре года Байрон из этой школы сбежал. Пользуясь ночными поездами и ночными рейсами автобусов, он вернулся на Кренхемскую пустошь. Дом, разумеется, оказался заперт, так что войти он не смог. В итоге Байрон сам отправился в полицейский участок и сказал, что сдается властям. Полицейские были в растерянности: мальчик ничего плохого не сделал, хоть и утверждал, что вполне может сделать, и все повторял, что способен вызывать несчастные случаи. И плакал. И умолял позволить ему остаться в участке. Байрон был в таком отчаянии, что у полицейских не хватило духу отослать его обратно в школу. Они позвонили Сеймуру и попросили забрать сына. Но Сеймур так и не приехал. Вместо него приехала Андреа Лоу.

Через несколько месяцев Байрону сообщили о самоубийстве отца. К этому времени все уже настолько переменилось, что в душе у него совсем не осталось места для каких бы то ни было чувств. На всякий случай его все-таки пичкали какими-то седативными средствами – и до, и после того, как сообщили о том, что совершил отец. Что-то такое об отцовском карабине и о том, какая это ужасная трагедия. Естественно, приносили «самые искренние соболезнования», но он уже столько раз слышал подобные слова, что они превратились для него в ничего не значащий набор звуков. Когда же его спросили, не хочет ли он присутствовать на похоронах, он ответил «нет». Впрочем, он не забыл спросить, знает ли его сестра о смерти отца, но в ответ услышал: она ведь учится в Бординг-скул, разве он не помнит? Нет, сказал он, не помню, я вообще мало что помню. И тут он увидел муху, обыкновенную дохлую муху, черную, лежавшую кверху лапками на подоконнике. И его вдруг всего затрясло.

Ничего страшного, сказали ему. Все будет хорошо, сказали ему. И спросили: может ли он вести себя спокойно и не двигаться? Может ли он перестать плакать и снять с себя шлепанцы? И он пообещал, что все сделает. После этого в руку ему вонзилась игла, и все исчезло, а когда он очнулся, то вокруг все разговаривали только о том, какое печенье дадут к чаю.

Глава 6 Встреча

Джим вынужден все время смотреть на свои кроссовки. Он никак не может понять, увеличились у него ступни или остались такими же. Все-таки раньше ноги чувствовали себя внутри кроссовок как-то иначе. Приходится пошевелить пальцами и приподняться на пятках, чтобы иметь возможность восхититься тем, как хорошо его ноги стоят рядышком, точно пара старых друзей. Джим очень рад, что они друг у друга есть, что они снова вместе. Только странно, что он ходит ровно, не хромая, странно быть таким, как все. Может, он все-таки не такой уж неправильный, в конце концов? Может, иной раз даже полезно чего-то лишиться, чтобы понять, как правильно все было устроено прежде?