Операция «Посейдон»

Превратившись в 17 лет из гадкого утенка в красивого лебедя, Гали еще острее стала ощущать отсутствие рядом сильной руки брата, который защищал бы ее от обидчиков. После очередной стычки с арбатскими приблатненными она находила какой-нибудь уединенный угол во дворе, садилась на скамью или просто на пенек, закрывала глаза и представляла, как ее братик почти двухметрового роста вышибает дух из обидчиков. Она просто сидела с закрытыми глазами и смотрела фильм, действие которого разворачивалось само по себе, без ее режиссуры. Брата она представляла так четко и ясно, что иногда ей казалось, что он существует на самом деле, только сейчас куда-то уехал. Как ни странно, но после таких фильмов ей становилось гораздо легче на душе.

По мере ее взросления образ брата незаметно трансформировался в молодого мужчину: сильного, смелого, гордого, мудрого, доброго, все понимающего, все прощающего.

Это был, скорее, не конкретный человек, а собирательный образ мужского начала. Это был ее любимый, ее защитник. Он мог проходить сквозь стены, летать по воздуху, плавать как рыба под водой, бегать ночью по горным тропам. Он, конечно, был умнее ее, и она с радостью признавала его превосходство над собой. Она искала его всю жизнь…

Впервые встретившись с Анатолием Барковым, Гали поразилась его внешнему сходству с воображаемым братом.

Боже мой, как это было давно! Сейчас, по прошествии стольких лет обитания на Западе, она не переставала благодарить судьбу за него.

Немногие играли в ее жизни значимую роль. Гали вспомнила ненавидевшего бандитов Ярослава, сотрудника Московского уголовного розыска, потом первых кураторов с Лубянки 14. С ними она чувствовала себя напряженно, невольно торопила время, когда встречалась на явках. А Барков, казалось бы, без особых усилий сразу расположил ее к себе. Скорее всего, сработало его сходство с придуманным братом.

С Барковым было все по-другому. Прежде всего, с ним было интересно. Обсудив на очередной встрече оперативные вопросы, они начинали говорить «за жизнь». Видимо, он находил время для чтения художественной и научной литературы. Делал какие-то выписки в блокнот, который носил с собой, и иногда читал их Гали. Прочитал на английском языке Яна Флеминга, Харолда Робинса и других модных в то время писателей. Потом Анатолий увлекся психологией и религией. Правда, как он объяснял Гали, к религии он относился как к тысячелетнему опыту управления огромными массами людей. Его это очень интересовало.

— Слушай, — наставлял он Гали, — и запоминай.

Анатолий начинал читать из блокнота:

— «Хорошими людьми называются те, которые умеют скрывать свои дела и мысли. Но если такого человека обнять, приласкать и выспросить хорошенько, то из него потечет, как гной из проколотой раны, всякая неправда, мерзость и ложь». Жутко, но похоже на истину. А вот еще интересная мысль: «И у воров есть друзья, и у грабителей есть товарищи, и у лжецов есть жены, которым они говорят правду». Вот видишь, основы агентурной работы были описаны еще в библейских книгах.

Мысленно Гали вновь перенеслась в Москву, на этот раз в мастерскую художника Хмельницкого.

Хмельницкий, проснувшись около 11 часов утра, соображал, отчего ему так плохо. Поначалу решил, что крепко перебрал вчера. Но, наконец, понял, что дело в другом. Никакое похмелье, даже самое страшное, не шло в сравнение с катастрофой, которая произошла.

Все мгновенно стало черным: и картины на стенах, и мольберт, из-за которого внезапно потянуло ветром — было широко раскрыто окно — и даже чистая белая сорочка, висящая на венском стуле.

«Черт, но ведь можно что-то сделать еще, — думал он, — надо поговорить с ней. Так не бывает, чтобы все рухнуло в одно мгновенье».

Зазвонил телефон. Он бросился к столу и сорвал трубку.

— Гали, Гали, это ты?

Но звонил Слава Трубецкой, замечательный график, живший в Ясенево. Кажется, они договаривались о чем-то на сегодня.

— Заходи, — коротко бросил Хмельницкий, — а то я за себя не ручаюсь. Узнал номер?

— Какие мы нежные, — пробасил Слава. — Ничего, я нарисую несколько бутылок портвейна. Пока.

— Номер телефона узнал? — этими словами Хмельницкий встретил друга.

— Конечно.

До прихода приятеля Хмельницкий успел принять душ и сварить кофе. Потом рассеянно ходил по мастерской, точно что-то искал, но никак не мог найти.

— Сам-то ты как? — спросил он гостя, заглядывая под стол. Тот, ни говоря ни слова, достал из портфеля две бутылки «Столичной».

— Это лучше, — согласился Хмельницкий.

— Ты что-то ищешь?

— Да так, — с отрешенным видом ответил Хмельницкий. — Галкину заколку.

— Это плохо, — констатировал Слава.

— Не знаю, — признался Хмельницкий, поднимая стакан.

— Да пей скорей, — торопил гость, — а то накроет…

Хмельницкий медленно тянул «Столичную», точно боясь пролить хоть каплю.

— Надо повторить, — сказал он, — тогда все обойдется. Она вернется, я точно знаю… Ну, за тебя. Хорошо, что пришел. Несколько минут они молчали.

— Ну, как, ожил? — спросил неожиданно заботливый график. — Нельзя же так…