Операция «Престол»

— Накануне смерти Врубель привёл себя в порядок и ночью сказал ухаживавшему за ним санитару, что ему хватит лежать и завтра они поедут в Академию. И он, действительно поезал в нее, только гробу. 3 апреля состоялись похороны на кладбище Воскресенского Новодевичьего монастыря в Санкт-Петербурге. Единственную речь произнёс Александр Блок, назвав художника «вестником иных миров». Он, говолрил Александр Александрович, оставил нам своих Демонов, как заклинателей против лилового зла, против ночи. Перед тем, что Врубель и ему подобные приоткрывают человечеству раз в столетие, я умею лишь трепетать. Тех миров, которые видели они, мы не видим…

— О Врубеле вы нам хорошо рассказали, — одобрительно произнес майор, с интересом просулшавший эту небольшую лекцию, — а вот как насчет НКВД?

Так и не решивший, что ему делать, Сидоров молчал.

— Ну, как хотите, — спокойно произнес майор, истолковав молчание Сидорова за нежелание говорить правду, — дело ваше!

С этими словами он сделал несколько шагов к сидевшему на стуле Сидорову.

— Подождите! — отсановил его Сидоров.

— Слушаю! — едва заметно улыбнулся майор.

— Лет восемь назад, — сказал он, — меня на самом деле вызывали в ГПУ и попросили передавать все подозрительное, что я услышу от писателей, артистов и художников…

— А с каких это пор, — усмехнулся майор, — в ГПУ стали просить?

— Хорошо, — поморщился Сидоров, — мне приказали, если вам так больше нравиться, сообщать о тех разговорах, которые ведутся в богемных кругах…

— И вы?

Сидоров потупил глаза.

— Понятно! — снова усмехнулся майор.

И тут Сидоров, помятуя о том, что лучшей защитой является нападение, впервые за весь разговор повысил голос.

— А что вам понятно? — выкрикнул он, глядя в глаза майору. — То, что я согласился? Так вы сами сказали, что ГПУ никогда никого не просило! Ну, отказался бы я, и что? Меня просто раздавили бы, только и всего! Да, — развел он руками, — я кое о чем сообщал, но ни один человек, слышите меня, майор, ни один не пострадал в результате моих доносов! И оценить это может только тот, кто побывал в ГПУ! А я, в отличие от вас, как вам, наверное, известно там побывал по обвинению в фальсификации истории!

— Это могло быть сделано и для отвода глаз, — усмехнулся капитан.

— Конечно, для отвода! — саракстически усмехнулся Сидоров. — А потом для отвода глаз они покончили с Ежовым! Затем с Бухариным, Каменевым и Зиновьевым! Потом, опять же для того, чтобы отвести глаза, перестреляли все высшее командование армии! А ведь это не какие-то там надуманные шахтинские инженеры-контрики, а государственные люди! И неужели вы думаете, что там, в ГПУ, кому-нибудь по-настоящему верят? Если это так, то вы напрасно с ними боритесь…

Краем глаза Сидоров заметил, что в глазах майора впервые за все время их беседы появилось что-то, похожнее на интерес.

— Более того, — продолжал он, — общаясь со своими друзьями и коллегами, я отнюдь не был уверен в том, что половина из них не была точно так же как и я запугана чекистами и не припишет мне даже то, чего я не говорил! И давно уже ни для кого не секрет, что именно так, руками ГПУ, расправлялись с неугодными! Нужна была соседу жилплощадь, и он тут же писал донос о ваших контрреволюционных речах! Выступил профессор с критикой на не понравившуюся ему диссертацию и пожалуйте в Сибирь по обвинению в преклонении перед генетикой! Да у нас, если вы хотите знать, полстраны писало доносы в ГПУ! Но у вас, в гестапо, — с иронией закончил он свою речь, — все, конечно, по-другому!

Майор молчал.

Он хорошо знал, что Сидоров говорил правду, и система доносительства в СССР действовала с того самого дня, как большевики пришли к власти.

То же самое было и Германии, где в гестапо сидело много ни в чем не повинных людей.

И ничего удивительного в этом не было.

Для полноценного контроля над мыслями, словами и действиями народа у гестапо просто не хватало сотрудников.

Да и как можно было контролировать чью-то сексуальную жизнь, один из приоритетов расистского режима в Германии.

Именно поэтому малочисленная служба могла нормально работать только за счет обычных людей, которые информировали ее обо всем услышанном или увиденном.

Кто еще, кроме соседа, мог знать, что некто пригласил к себе на ужин польского или украинского принудительного рабочего?

Кто еще мог видеть, как немец предлагал помощь еврею? Такое было известно обычно лишь друзьям и соседям.

При этом сам Гитлер опасался превращения Германии, благодаря этой системе, в страну доносчиков.

Он хотел достичь совсем другого результата, гармонизировать с помощью нее взаимоотношения в обществе.

Но, так или иначе, секретная полиция всегда предпочитала перестараться, чем недоработать, поэтому люди продолжали доносить друг на друга.

Часто человеком двигали личные мотивы, например, жажда отмщения или просто желание получить жилье или работу того, на кого писался донос.

Благодаря такой деятельности спецслужб, Германия стала «самоконтролируемым обществом», и многие люди считали то время лучшим в своей жизни.

Понятно, что евреи, коммунисты и другие противники нацистов так не считали.