Операция «Престол»

С этими словам Стрий сковырнул коронку с зуба и раздавил спрятанную под ней ампулу с ядом.

Напрасно Котов с помощниками пытались привести его в чувство.

Не приходя в сознание, Стрий через пять минут умер.

На следующий день Шорин передал все документы по делу об убитых офицерах Котову.

— Удачи тебе! — сказал он.

— А тебе огромное спасибо! — протянул ему руку Константин. — И подумай над моим предложением перейти к нам!

— Подумаю! — улыбнулся Шорин.

В этот день он ушел с работы пораньше и прямым ходом направился в Сокльники, где его ждал с воблой Рогов.

Домой он пришел часов в девять, и каково же было его удивление, когда на скамейке у подъезда он увидел Ирину.

Завидев Игоря, она встала и сделала несколько шагов ему навстречу.

— Прости меня, Игорь… — сказала она. — Я просто дура!

— И еще какая! — улыбнулся Шорин и открыл дверь подъезда.

Глава XVII

В Хабаровск поезд прибыл в три часа дня, но вагоны открыли только ночью.

Все это время люди изнывали от страшной жары и жажды в набитых под завязку вагонах.

Вдоль поезда горели костры и стояли охранники с автоматами и скалившими огромные клыки злобными овчарками.

Изгнанных из вагонов заключенных посадили на колени по шесть человек в ряд и долго считали. Ошибались, пересчитывали, снова ошибались и снова пересчитывали.

Встать разрешили только в шестом часу, когда уже было совсем светло.

Посадили на грузовкики к реке Хор, где был лагерь с добычей золота. Около ста километров.

— Встать в шеренгу по четыре человека! — прорычал один из конвойных. — Шаг вправо, шаг влево, считается попыткой к бегству! Стреляем без предупреждения! Марш!

Измученные страшной дорогой в два месяца унижений, голода и болезней зеки двинулись с товарной станции в тайгу.

Машин не дали по той простой причине, что в Хабаровской области несколько дней шли дожди и дороги развезло так, что по ним было мудрено передвигаться даже пешком.

Овчарок допустили идти близко сзади, и они толкали зэков последнего ряда лапами в спину, дышали собачьим дыханием в затылки.

Как не были измучены люди долгим путем, но здесь на чистом таежном воздухе они чувствовали себя лучше и благодарили Бога за то, что этап остался позади.

Алексей Анненков шел в четвертой шеренге и с радостью чувствовал, как начинают наливаться кровью ослабевшие за два месяца сидения на одном месте мышцы.

Он с наслаждением втягивал полной грудью напоенный арматом трав пока еще прохладный утренний воздух.

С обеих сторон неширокой проселочной дороги поднималась величавая тайга.

Золотились в ласковом июньском солнце верхушки деревьев, пели птицы, а по высокому синему небу плыли куда-то огромные белые облака.

И на фоне всего этого утреннего великолепия шеренги измученных людей, окруженных конвойными и собаками, постоянные окрики и угрозы казался какой-то нелепостью.

Создавалось такое впечатление, словно кто-то могущественный решил написать какую-то сюрреалистическую картину и пригнал в этот роскошный лес полторы тысячи забитых и голодных людей, многие из которых с трудом волочили ноги.

Время от времени некоторые из них падали, на них ястребами кидались конвойные и ударами кованых сапог поднимали несчастых на ноги.

Троих, так и не сумевших подняться, тут же пристрелили и как бездомных собак бросили в придорожные кусты.

Сопровождавший заключенных офицер громко выругался и отметил в документах «естественную смерть» трех заключенных.

Здесь свято следовали законам Гулага: никакой пощады, никакого послабления. Не можешь, значит, умрешь…

Шедший слева от Алексея мужчина лет пятидесяти покачал головой.

Заметив вопросительный взгляд Анненкова, он негромко, чтобы не слышал конвой, сказал:

— Читая поэмы Некрасова о путешествии жен декабристов за Урал, я всегда считал, что декабристки были непревзойденными страдалицами. Попробовали бы они вот так вот, как мы…в столыпинских…

Алексей кивнул.

Это была правда, и если бы жены декабристов добирались до своих мужей так же, как они до предназначенных им зон, из них просто никто бы не доехал.

Впрочем, не в «Столыпине» дело, это самый обыкновенный купированный вагон, в котором из девяти купе пять предназначены арестантам. Они отеделны от коридора решеткой и напоминают собой самый настоящий зверинец.

Столыпинское купе рассчитано на одиннадцать человек, однако набивают в него в два раза больше.

И вот так, сидя друге друге и задыхаясь от ядовитых испарений от разгоряченных тел, заключенные едут месяцами.

Но куда страшнее даже не это, а то, что практически всю дорогу людей кормят только селедкой.

А вот воды не дают.

Никакой, ни холодной, ни горячей. Дабы не водить зеков в туалет, откуда они могут сбежать.

Если же к этому прибавить постоянные унижение конвойными, которые не считают зеков за людей, то можно понять, в какую пытку превращается путешествие из тюрьмы в лагерь…

— Но, слава Богу, — продолжал собеседник Алексея, — отмучались, дальше будет легче. А вы как думаете?

Алексей так не думал. Тем не менее, он, чтобы хоть как-то ободрить зека, улыбнулся и неопредленно пожал плечами.

Хотя какая тут, к черту, могла быть неопределенность, поскольку могло быть только хуже.